Право на Тенерифе

– Мама, уже давно в Ватсап можно удалять сообщения, – воскликнула Катя так громко да таким покровительствующим тоном, словно Юля была маленькой девочкой, которую нужно было всему учить.

Солнце тем временем склонялось все ближе к линии Атлантического океана, особенной багровой теплотой насыщая цвета вокруг, лица, улыбки, глаза. Казалось, невозможно было теперь насмотреться друг на друга, когда они все наконец были здесь, в самой заветной точке на планете.

После столь волнительной встречи начался самый обыкновенный, на первый взгляд, семейный отпуск, какой только может быть на острове вечной весны. Йохан, у которого на Тенерифе была квартира, арендовал машину и свозил Юлю и Катю в основные детские зоопарки: Loro park, или Парк орлов, Monkey park, или Парк обезьян, а также Jungle Park, посмотрели шоу с участием маорских львов, дельфинов, косаток, попугаев. Посетили они и удивительный Сиам Парк, очень похожий на природный заповедник с курортными зонами.

В остальные дни он каждое утро приезжал в их поселок, чтобы вместе с ними отдыхать на пляже. К концу первых двух недель Йохан уговорил Юлю продлить билеты ее матери и Кате до конца срока, разрешенного по визе, то есть еще на два месяца, оставив им ключи от своей квартиры. Юля согласилась, взяв только слово с Кати, что та будет прилежно учиться все остальное время. В мае Алина и Костя с детьми собиралась приехать ненадолго, обещали присмотреть за Катей и помочь Людмиле Петровне.

Как-то Юля с Катей и Йоханом гуляли по ухоженной набережной и решили выйти на дикие глыбы, образованные из старой засохшей лавы. Судя по разделениям в слоях этой лавы, вулкан извергался не один раз. Верхний толстый слой был еще ярко-оранжевым, а нижний стал совсем серым. Когда они ушли совсем далеко, к краю невысокого обрыва, где сильные волны с шумом и высокими фонтанами брызг разбивались о берег, Катя заметила пещеру.

Ее не было видно со стороны набережной, и прохожие каждый день ходили над ней, не подозревая, что в этом гроте жил самый настоящий человек. Юля даже узнала его: они часто встречали этого мужчину на улице. Он не был ни попрошайкой, ни бандитом. Это был просто пожилой человек, который сушил вещи в своей пещере и, судя по удочкам и сачкам, питался тем, что посылал океан: кальмарами, рыбой, крабами.

– Мама, он что, дурак? – спросила Катя.

Юля не сразу сообразила, почему дочь так грубо выразилась. Она только успела обрадоваться тому, что Йохан не понял ее.

– Ну он бездомный, бомж, – пояснила Катя. – Ты говорила, что лентяи и дураки становятся в итоге бомжами.

Тут только Юля поняла свою ошибку: она говорила, что лодыри превращаются в бездомных, но она не уточняла, что не только лодыри ими становятся. А ведь это уточнение меняло весь смысл. Как если сказать, что у безответственных людей дети болеют, но забыть уточнить, что… не только у них.

– Нет, Катя, его можно только пожалеть, – сказала Юля. – Кто скажет, почему он тут оказался? Мы не знаем его истории. Нельзя так осуждать людей.

Катя сразу изменилась в лице и больше не сказала ни слова о нем. Лишь задумчиво поглядывала в сторону пещеры, будто все пытаясь понять и представить, что это была за трагическая история.

Юля все эти две недели по вечерам, уложив дочь спать, думала о своем: она старалась забыть все, что было до этого момента. Все обиды, накопившиеся за долгие годы и не получившие выход: на Антона, руководство на работе, коллег, пассию бывшего мужа, первого врача Кати – словом, на всех, кто когда-либо принес ей или ее дочери страдания – должны были остаться за чертой, в прошлом, которое утратило для нее всякое значение.

– Ничего не было до настоящего момента, все началось только сейчас, – много раз повторяла Юля, представляя себе темноту, в которую обращается все прошлое. Это было ее единственное оружие против собственного страха, вцепившегося в ее разум клещами и не желавшего отступать. Все, что Юля могла ему противопоставить, – плохая память. Но и это было не так уж мало.

Тенерифе отнял ее способность к прошлому, и каждое раннее утро было первым; перед завтраком она поила Катю неторопливо водой, и ничего в груди больше не сжималось при этом. А затем, когда Катя приносила ей баночку с мочой, Юля делала тест-полоску, а внутри нее уже ничего не замирало, не умирало, не обжигало, в животе не бурлило, а в глазах не темнело.

Как-то они прогуливались по своему городку втроем, когда уже темнело и круглый блин солнца, как сливочное масло, растекался в розовом закатном небе. Юля чувствовала необыкновенную расслабленность в теле и совершенное безмыслие. Не было тревог и щемящих мыслей о зыбком будущем, словно она забыла, кто она и зачем попала на остров. Иностранцы и соотечественники особенно улыбались ей сегодня, радуясь ее безмятежному лицу с разгладившимися морщинами. Они все, как один, ловили ее взгляд и тут же здоровались с ней: кто по-русски, кто по-испански, кто по-английски.