Право на убийство

Перфильев среагировал на иронию, — да и не мог не знать, что ни тюрьма вообще, ни мисютинская компания — это не те развлечения, которые хотелось бы продлить; но поскольку принять срочные меры к моему освобождению не входило в его планы, постарался уговорить, придав максимальную доверительность и убедительность тону:

— Эта четверка должна чувствовать себя в полной безопасности. Понимаешь, если они узнают — а они, к сожалению, узнают наверняка! — что ты освобожден, то примут какие-то меры… Посовещаются… Может, кто-то уедет… А так — ты сидишь под следствием, значит, с их точки зрения, все спокойно, все идет по плану… И я вызову их, чтобы уточнить лишь некоторые незначительные детали… Обычная формальность!

Как легко перескакивает господин Перфильев с «вы» на «ты» и наоборот!

Оба варианта обращения призваны подчеркнуть, оттенить колебания его настроения. Если надо унизить — «ты» произносится презрительно и брезгливо, если демонстрируется уважение — звучит заискивающее «вы».

Совершенно иные интонации вкладываются в эти местоимения, когда следователь хочет подчеркнуть доверительность беседы. Тогда «ты» произносится непринужденно, словно вы знакомы сто лет, а в этом разговоре являетесь не подследственным, а близким другом, в худшем случае — просто приятным собеседником.

Слово «вы» зазвучит совершенно иначе, — обличительно-оскорбительно, если после него употребить существительные «подлец» или «негодяй».

«Вы подлец», — это совершенно не то, что «ты подлец», это намного страшнее, и горе вам, если такое обращение применит следователь…

Перфильев уже не хотел уличать меня в преступлении, которое я не совершал. Он просил совета — и доверительное обращение на «ты» призвано было подчеркнуть наше одинаковое положение, если хотите, даже равенство.

— В общем, потерпи еще пару дней, Кирилл Филиппович. На следующей неделе я тебя освобожу, возьмем Марка Борисовича и вместе отметим это радостное событие. О^,кей?

— Ладно, — вяло согласился я…

15

После двух лет примерной сверхсрочной службы я возвращался в родной город. Мой кошелек, вернее, выполняющий его роль кейс, только входящий в моду под названием «дипломат», был довольно туго набит новенькими хрустящими купюрами. В те годы мы зарабатывали неплохо. Да и родное Ведомство, как вы уже знаете, не поскупилось на подъемные…

От вокзала домой добирался на такси. Попросил пожилого водителя провезти меня через весь город и из окон «Волги» любовался его достопримечательностями. Прямой, как стрела, Невский проспект, взметнувшийся в небо шпиль Адмиралтейства, величественный Исаакиевский собор — вот визитные карточки моего города, известные всему миру. Все в снегу, как в пуху, — декабрь месяц!

Возле Дворца культуры имени Ленсовета попросил остановиться и от ГРУовских щедрот отстегнул таксисту четвертной.

Дальше пошел пешком. Родная Карповка не замерзла и выглядела чернее обычного, по ней плыли какие-то щепки и презервативы, смрадный запах поднимался над Пионерским мостом. Раньше было не так? Или я был не такой?

Влетаю в знакомую арку, подымаюсь на четвертый этаж.

— Мама!!!

— Кирилл!!!

Отчим, Виктор Васильевич, тоже спешил навстречу. Славный мужик, и обрадовался мне, как родному сыну.

Стол быстро заставили всевозможными яствами. Соседи по такому уважительному поводу не путались под ногами и не появлялись на кухне, так что мама мгновенно приготовила это изобилие.

— Ты надолго, сынок?

— Навсегда!

— Ура!

Объятия, поцелуи, слезы… Непривычен я к этим делам, вот и начали подрагивать веки…

Но самое интересное было впереди. Когда я вывалил на стол из «дипломата» кучу денег.

— Ты что, банк ограбил? — испугалась мама. А отчим вообще пулей вылетел в коридор — поглядеть, не подслушивает ли кто из соседей.

— Я похож на бандита?

— Нет. Но откуда столько денег?

— Зарплата за два года, плюс пайковые, плюс за неиспользованный отпуск, плюс дембельские, плюс прыжковые…

— И сколько же ты напрыгал? — со знанием дела поинтересовался Виктор Васильевич. Во время прошлого приезда я узнал, что отчим в свое время учился в Канске на бортрадиста и по окончании ШМАСа[3] совершил один зачетный прыжок. Что дало ему основания всю жизнь на полном серьезе утверждать: «У меня два прыжка. Первый и последний!»

Я с гордостью выложил на стол значок парашютиста, на котором снизу колыхалась висюлька с красноречивыми цифрами — «500».

— И не страшно было? — то ли любопытствует, то ли восхищается сыночком мама.

— Отчего же нет! Особенно когда приходилось раскрывать основной парашют на малых высотах. Не дай бог, что-то не так — запаску открыть уже не успеешь!

— Ну, герой… Герой… Деньги положим на сберкнижку… До свадьбы нарастут проценты…

— Нет, мама. Невеста у меня в Балхаше осталась. Обещала вскоре переехать в Ленинград. Так что я останусь на Карповке. А вы с Виктором Васильевичем на эти деньги купите себе кооператив!