Право на жизнь

— Охотно объясню. Являлся я по адресам, как вы понимаете, неожиданно. Неожиданность оголяет людей. Я получал огромное удовлетворение, когда видел душевную оголенность людей. Быть свидетелем испуга. Смотреть, как жадные пересчитывают деньги, завистливые румянятся, удовлетворенно покряхтывают от сознания того, что удалось им опорочить крупного руководителя, ненавистники хищно замирают от сознания сотворенной подлости. Наблюдать приходилось многое, об этом я вам тоже составлю подробнейший отчет.

— Это к вопросу о факторах?

— Да, к вопросу о том, почему мне до сих пор нравится быть исполнителем разовых поручений. Их нельзя осуществлять без вдохновения, они будоражат фантазию, но главное — дают возможность созерцать наготу человеческого материала.

— Очень расплывчато, неубедительно.

— Есть второй фактор, он более приземленный.

— Какой?

— В начале нынешнего года я вновь встретился с Карлом.

— Какомайером?

— Да. Он рассказал мне о готовящемся мощном наступлении под условным названием «Цитадель». Предложил посмотреть, что делается на вашей стороне. Его предложение я принял. Проник на вашу территорию, месяц инспектировал химслужбу в ваших подразделениях.

— Вы действовали один?

— Я всегда работаю один. Для двоих нет тайн.

— И все-таки вы обмишурились. В одном и том же географическом районе появляетесь дважды — и оба раза в разных обличьях. Сначала — как офицер, чуть позже — как партизан. В такой кажущейся оплошности уже был заложен элемент провала, вам это хорошо известно.

— Вы мне не верите?

— Я сомневаюсь — это совсем другое дело.

— Как говорится в русской пословице: и на старуху бывает проруха.

— Хорошо, если только проруха.

— Я перед вами искренен. Когда Карлу доложили о перехваченных партизанах, он сразу подумал о возможности выманить радиста, вступить с вами в радиоигру, дезинформировать о сроках «Цитадели».

— Вы, конечно, этих сроков не знаете.

— Нет, но думаю, что наступление начнется вот-вот. Такую силу собирают не для того, чтобы она простаивала.

— Что вам известно о наличии этой силы?

— Я сообщу вам все, о чем знаю.

— Снова полнейшее согласие с вашей стороны.

— Вас это вновь настораживает?

— Не скрою.

— Я устал, только этим объясняю свой провал.

— Вы предусматривали такую возможность?

— Постоянно.

— На что рассчитывали?

— Видите ли… Многим в Германии уже видится исход войны. В такое время лучше отсидеться, и чем скорее… В общем… Я рассчитываю на снисхождение.

— Я повторяю вам еще раз — это зависит от искренности ваших показаний прежде всего.

— Я искренен, прошу мне верить.

— Допустим, я вам верю. Допустим, что вы говорите правду. В то же время вы можете чего-то недоговаривать. Расскажите все, что вам известно о партизанской бригаде «За Родину!».

Впервые за время допроса Элендорфен скосил глаза, глянул на Логинова. Вероятно, он почувствовал, для кого нужен его ответ.

— Тот, вместо кого я появился у вас, не знал главного — места базирования бригады, ее головного отряда.

— Чем он объясняет свое неведение?

— Тем, что горожанин. Подпольщик. С партизанами связан не был. Верьте мне. Если бы мое начальство получило данные о местонахождении хоть каких-то партизанских сил, эти силы были бы блокированы и я об этом непременно узнал бы.

— Верю. И все-таки постарайтесь вспомнить. Нас интересует все, что вашему руководству известно о партизанах.

С этими словами Гладышев вызвал конвой. Элендорфена увели.

— Не слишком ли в лоб ты задал ему последний вопрос? — спросил Логинов.

— Нет, — сказал Гладышев. — В чистое раскаяние Элендорфена я не верю. Вероятно, он скрывает что-то важное. Чтобы мы не раскрыли, не докопались до этого важного, он говорит правду. О своем последнем задании — это я имею в виду. О партизанах с ним можно говорить прямо. В этом ему можно верить.

Логинов ушел.

Через сутки с небольшим вернулся в ту же комнату по вызову Гладышева, который, судя по бодрому голосу в трубке телефона, приготовил какой-то сюрприз.

— Заходи, заходи, — шумно пригласил он Логинова. — Садись и слушай.

В комнате появилась девушка-стенографистка. Поздоровалась, молча села за небольшой стол у окна. Конвоиры привели и оставили в комнате Элендорфена. Он по-прежнему чувствовал себя очень спокойно.

— Вчера вы говорили убедительно, — приступил к допросу Гладышев. — Мне понравилась ваша манера вести неторопливо-рассудительный разговор. Хорошо было бы и сегодня разговаривать в таком духе.

— Я рад, гражданин следователь. Вы наконец поверили в мою искренность?

— Не торопитесь с выводами. Излишняя искренность настораживает, вчера я вам об этом тоже говорил.

— От меня потребуются еще какие-то доказательства?

— Да, сущие пустяки. Я вам покажу фотографию, вы мне скажете, где, когда и по какому поводу вы встречались с одним человеком.

— Если смогу.

— Вот, пожалуйста. Приглядитесь внимательно.

— Да, да.

— Вы заметно взволновались. И замолчали…

— Я… должен вспомнить…