Право палача (СИ)

Как только его туфли с блестящими пряжками оказались за порогом, он тут же затряс бумагами и потребовал мейстера. Старик нарочито медленно покинул комнату, вышел на середину прихожей и посмотрел на давнего знакомца угрюмо, явно не ожидая от него ничего хорошего. Обслуга жалась к стенам и внимательно слушала разговор.

— Велено пятерых выделить для уборки улиц на завтра, — дрожащим голосом начал секретарь. — К утру волнения будут уже полностью подавлены. В крайнем случае, разрешается подождать до обеда. Всех стащите в какой-нибудь сквер. Тела заберут родственники, оставшихся похороните.

— Цена вопроса?

— Десять су на человека.

— Мало. Надеюсь, работы будет тоже немного.

— И второе: нужен чумной инспектор на квартал поблизости. Недавно сразу двое докторов покинули этот мир. Сгодится любой медик.

Мейстер прокашлялся.

— Ежедневно молюсь о том, чтобы вы стали понимать: любой медик не должен быть допущен к подобной работе.

— Что же вы предлагаете?

Старик склонил седую голову к плечу, словно усталый осот в конце лета.

— Монополию и диктатуру. Нас осталось трое, с горсткой мортусов и фармацевтов. Но мы знаем, как быть с болезнью. Третий раз возвращается чума и многие знания о ней мы получили по наследству. Я собираюсь располагать, — выделил старик голосом, — естественным правом быть здесь законодателем и устроителем общества, а не бороться за сие право. Но пока ни город, ни мэр, ни народ не чтит нас как подобает. Сколько вы жалуете инспектору?

— Ливр в день.

— Вы не заслуживаете помощи, — в голосе звякнула холодная ненависть.

— У города нет средств! — всплеснул руками секретарь. — Откуда я возьму вам больше?! Да ещё этот бунт!

— Так велите мэру что-нибудь продать. Или поумерить свои аппетиты. В гробу карманов нет.

— Велеть мэру?!

— Да. Pesta велит, так она хочет. Вы уже пробовали греметь этими грошами перед доктором Гартунгом? Услышав такое, он, должно быть, отправил вас в неприятную прогулку?

Привалившийся к стене Каспар поджал губы, чтобы не оскалиться. Он тихо пояснил остальным:

— Доктор Гартунг в последнее время общается или на латыни, или бранью. Готов поклясться, секретаря он выставил вон.

Торг всё тянулся и тянулся, дряблая шея чиновника вздрагивала словно у индюка, мейстер злился, но не уступал, и вскоре зрелище наскучило Клавдии, заставив улизнуть поближе к постели.

Тем временем настал первый за осень заморозок. На деревьях за окном сверкали иголочки инея в отблесках фонаря, а Клавдия устроилась поближе к печке и тихо радовалась живому теплу, начиная засыпать на старом стуле. В щели у заслонки мелькал огонь. Ей казалось, что разгулявшаяся чума — это море, она давит на стены лекарни, бросается колючими горькими брызгами, вместе с холодом ищет лазейку, но тщетно. Так, верно, апостолы обрели своего бога, прячась в пещерах. Без дорогих кафедральных соборов, без пап, церемоний и певчих мальчиков, до того их влекло то, во что они верили.

Выстрелы и залпы вдалеке становились всё реже. Неужели так быстро?..

Кто-то застыл в дверях, воровато огляделся и юркнул в спальню.

— Виват! Скоро мы сможем вернуться домой! — Тильберт принялся виться вокруг Клавдии словно отогревшийся шмель, заглядывал под опущенные ресницы.

— Да, — обронила она.

— Вы не рады?

— Я устала, Тиль. У меня ни на что нет сил больше. Нет воли к переменам, я плыву по реке и вздуваюсь от гнили.

— Потерпите, я вас вытащу отсюда. Ваша меланхолия явно вызвана избытком труда и видом всяких неприятных вещей. Должно быть, родители оплакивают вас!

— А я оплакиваю их, и что с того? Точнее, уже простилась. Всё кончено.

— Почему?! Кто сказал вам?

Мысль, гнездившаяся у Клавдии в голове, созрела и попросилась наружу. Самообман ежедневно глодал всё лучшее, что в ней было.

— Видишь ли, Лейт не приехал бы за мной, зная, что отец останется в живых. Он бы его самого уничтожил, выйдя из-под стражи. Было ещё кое-что. Этот паскудник несколько раз сжигал записки. Говорил, что от соседей, но особняк-то находился в чистом поле. Он всё прекрасно знал от осведомителей. Мне некуда идти. Я никто теперь.

Тиль опустился перед стулом Клавдии, доверчиво положил ей на колени голову и обмяк. Он выжимал из себя радость из последних сил, но на самом деле тоже был разбит и измотан до крайности, обкусан до костей.

— Не нужно так говорить. Вы не должны находиться здесь! И никто не должен, здесь скрываются от правосудия, подвергают жизнь опасности. Я поступлю не слишком честно, если скажу, — Тильберт понизил голос, — но… здесь просто-таки тюрьма. Женщины, с которыми вы ломаете хлеб — преступницы. Та, что крупнее, говорят, убила своего мужа вальком для стирки.

— Верю, — усмехнулась Клавдия, — а ещё верю, что к беспричинной ярости она не склонна. Наверняка её били смертным боем или оскорбляли.

— Ну а другая, — не унимался юноша, — по ней же всё видно и так, бывшая куртизанка.

— Тяжёлое преступление, ничего не скажешь, — графиня зевнула.

— Среди мужчин почти все — беглые каторжники. Идём со мной! Если мой дом цел, то двери его для вас открыты, мадам!