Право палача (СИ)

— По крайней мере, вы не обречены, — задумчиво отозвалась Клавдия, наблюдая за тем, как по полу маленькой спальни крадутся мокрицы.

— Так кого вы успели увидеть? Нужны подробности, — произнёс Каспар, подойдя к маленькой кроватке, сделанной из ящика.

Грудной ребёнок, на редкость тихий, только с интересом разглядывал существо, которое пыталось исследовать его тельце на предмет признаков болезни.

— Я сидела, как обычно, с иглой у окна, шила заказ, и тут… заметила, что к двери подошёл мортус. Он быстро поставил крест и исчез, а я совсем оцепенела, даже не окликнула. Потом пришли из стражи и запретили покидать дом, а у меня малыш! И воды из колодца нет про запас!

— Как вы поняли, что это мортус?

— Ну, он был одет как полагается, только вместо маски — харя из холста. Та ещё образина, не то что у ваших милостей. Как облезлый хвост собачий, только спереди на морде.

— Вот жулики! — пожаловался Каспар ребёнку.

В двух других домах обнаружились лишь безжизненные тела. Одних смерть настигла в постели, других за повседневной работой — до того беспощадной дочерью обыденности была в то время чума. Женщины гибли за кроснами и прялками — осенней своей рутиной, мужчины засыпали вечным сном в мастерских, так и не успев заработать лишний денье на еду и лекарства.

— А я говорил секретарю, что мы должны решить вопрос с полномочиями, — прокряхтел мейстер, стягивая с помощника балахон. — Любой ряженый может прийти к капитану стражи и заявить, что он-де обнаружил больных, а тот, и без того весь в заботах, даст отмашку. Я самолично посещу Гартунга и Бланка, мы приведём дела в порядок, иначе последствия могут быть чудовищными для всех.

— Если моя помощь больше не нужна, могу я сходить к себе домой? — осторожно поинтересовалась Клавдия.

— И поминай как звали? — сощурился старик.

— Нет. Думаю, нет.

— Удерживать тебя я права не имею. Ступай.

Он дал Клавдии в дорогу пропуск, который позволял свободно выходить из квартала в город. Ей страшно не хотелось снова увидеть, как в страшном сне, руины башни и облезлый старый сад. Караульные долго рассматривали бумагу, но, наконец пропустили за баррикаду из ящиков и бочек.

За спиной оставался новообретённый ею мир непроглядного дна людской жизни, и даже ниже дна он теперь казался. С каждым шагом улицы распахивались шире, публика менялась. Ей стали попадаться на глаза такие же, как она: потрёпанные, запуганные люди с невыразимо трагическими лицами, с шагом и осанкой аристократов, но угасшими глазами. Они искали родных и заговаривали друг с другом, сбиваясь в тихие стайки.

До площади осталось пройти всего пару домов. Ноги Клавдии стали вязнуть в мостовой будто в болоте, не пуская её туда, где выяснится слишком многое. Предел её сил был слишком близок, а там, под открытым небом, обрушится на сердце пудовый нож, безвозвратно отсекая прошлое.

Вдруг кто-то упал ей прямо под ноги, заставив отскочить. Солдат поймал забулдыгу и швырнул оземь, отчего тот только глухо крякнул и остался лежать.

— Будешь знать, как срывать со стен императорские указы! — прорычал военный.

— Что за указы? — Клавдия осторожно потянула его за рукав.

— За голову Грималя назначили вознаграждение.

— Так его не убили ночью?

— Не убили. Так что, сударыня, будьте начеку!

— А что крепость Флют?

— Держится. Но это ненадолго.

Город, который она знала, изменился навсегда. На Сен-Жак разграбили все лавки и трактиры, на дорогой штукатурке стен особняков остались шрамы от пушечных ядер. Военных вокруг было столько, будто всю имперскую армию согнали в Аломьон. Несмотря на то, что порядок был восстановлен, жизнь покинула его.

Пока рычала недовольная чернь, город дышал.

Пока глашатай революции призывал в бой всех, кто веками был унижен, отвержен и растоптан, и его голос гремел над головами, город ещё агонизировал.

А теперь его сердце остановилось и странный рокот после себя оставил невыносимо давящую тишину, в которой раздавался только жидкий и усталый стук молотков. На середине площади сооружали эшафот небывалой ширины, а верёвки рядом с ним лежало столько, что можно было бы казнить небольшую деревню.

Особняк Раймусов не пережил восстания. Внутри он весь выгорел, крыша провалилась. Почернели от дыма пилястры и наличники, дуга слухового окна, так колоритно венчавшая фронтон, растрескалась от жара. Клавдия замерла в ста шагах от дома, взиравшего на неё теперь слепыми глазами, полными вины. Все стёкла он выплакал в палисадник и не мог даже укрыть её от холода. Двухстворчатая входная дверь была сорвана с петель, в холле, бывшем некогда таким гостеприимным и светлым, повсюду чернела копоть.

«А из моего бедного Гермеса и других лошадей, верно, уже сварили похлёбку!» — добила Клавдия саму себя. Графиня развернулась и со всех ног побежала назад, глядя лишь вниз и давясь слезами. Хоть трупы и убрали, повсюду были кровь и лохмотья одежды, пули, ядра, обломки баррикад.

Кто-то окликнул её по имени. «Только не это! Если кто-то из знакомых увидит меня… лучше пускай думают, что я мертва».

— Клавдия! Подожди!