Право Рима. Марк Флавий

— Гай, Риму опять нужен ваш опыт и ваша преданность!

— Я слушаю вас мой император, что я должен делать, — перестав улыбаться, серьёзно спросил префект претория.

— Гай Руфина Валузиан, вы были проконсулом Африки и хорошо знаете эту провинцию, — произнёс Максенций глядя в глаза генералу, — наберите два легиона самых опытных солдат и через неделю будьте готовы к погрузке в Остии.

— Что мне следует сделать с Луцием Домицием Александром? — с пониманием спросил Гай Руфина.

— Викарий, который возомнил себя императором в моей провинции, — Максенций криво усмехнулся, — он мне не нужен ни живой, ни мёртвый!

— Я всё понял мой император, — кивнул вновь назначенный префект Африки.

— Вам поручается ответственная миссия, — начал говорить Максенций пристально глядя в глаза своему префекту, — через месяц в Риме закончится хлеб, мы должны возобновить поставки зерна из Африки.

— Мне всё понятно, — ответил Гай Руфина.

— И ещё, я решил перенести монетный двор Карфагена в Остию.

— Я всё сделаю мой император!

— Хорошо, можете идти генерал, Рим никогда не забывает своих героев, — кивнул Максенций.

Гай Руфина ушёл. Максенций встал из-за стола и прохаживаясь по кабинету, размышлял о том, как это важно быть финансово независимым правителем. Именно поэтому он и отправлял экспедицию в Африку, а пшеница для Рима было для него делом второстепенным.

Нумерий только придя домой, наконец, понял, почему у него испортилось настроение во дворце у Максенция. Тиберий Гай Луциус, чью жену он видел сегодня, никогда не был его врагом, этот сенатор был его соперником, но не врагом. Он очень умный, тонкий политик и поэтому сделал правильный выбор, поставив на Константина. А он Нумерий просто торгаш, связался с этим ничтожеством Максенцием. С другой стороны у него не было другого выхода, чтобы сохранить свои капиталы. Нумерий сел за свой рабочий стол и написал несколько писем, в которых он дал указания своим людям сильно не торопиться с доставкой зерна в Рим из Египта. Ещё одно письмо он написал лично Тиберию Гаю Луциусу. После этого он позвал своего казначея и приказал ему в течение недели зафрахтовать суда для экспедиции двух легионов римского войска в Африку. Немного подумав, Нумерий вызвал к себе одного из своих помощников. Когда тот прибыл, сенатор поручил ему организовать слухи в Риме, что во всех бедах римлян виноваты преторианцы, включая голод, который должен был начаться через месяц.

Скора, покормив и уложив детей спать, села за стол и достала свиток. Это был свиток, в который она записывала все свои мысли, а затем делилась ими с Марком. Он уехал проверить, как идёт строительство города и к вечеру обещал вернуться. Скора улыбнулась, вспомнив о Марке. Она всякий раз улыбалась думая о муже. О боги, как же она всё-таки любила этого мужчину! Скора, невольно отложила в сторону свиток, вспоминая, как она когда-то выловила своё счастье в реке. Она уже давно нисколько не сомневалась, что это счастье было предназначено именно ей. Как сказала Митуса, она ведь не отвела свой взгляд, и полуживой Марк не уплыл от неё. При воспоминании о Митусе, Скора сразу загрустила, потому что вспомнила отца. Прошло уже два года, как они ушли. Через полгода она получила от них письмо. В нём Митуса сообщала, что они обосновались в одной христианской общине недалеко от Аквинкума, Деян принял христианство и очень много молится. Скора вздохнула и продолжила воспоминания.

Они долго и тщательно скрывали свои намерения, поэтому для неё всё случилось неожиданно. Только накануне заседания старейшин отец рассказал ей о своих планах с Митусой. Скора отказывалась верить, что отец вот так просто откажется быть верховным вождём и уйдёт из племени ради новой религии. И она оказалась права, Деян рассказал ей о своих душевных переживаниях. Он принёс свёрток, в котором среди бурых пятен был завёрнут кусочек какого-то высохшего мяса. Отец объяснил ей, что это такое.

Оказывается, отец узнал о том, что произошло с ней на праздники Купалы, когда она была ещё девчонкой. Он нашёл этого мужика и наказал его, отрезав ему язык, который теперь лежал перед ней. Скора со слезами бросилась на шею к отцу.

— Прости меня тата, я была тогда глупая девчонка, — и дочка зарыдала на груди у отца.

— Ну, ну, всё уже прошло, — улыбаясь, гладил он её по спине, — теперь у тебя всё хорошо, — успокойся девочка моя.

Скора стала успокаиваться, и теперь просто шмыгала носом на груди у отца, ей было так хорошо, как в детстве. Она слышала, как бьётся его большое сердце, чувствовала, как он проводит своим подбородком по её волосам, гладит её по спине, и это было так хорошо, что она опять разрыдалась, наверно от того, что отец скоро уйдёт, и она долго его не увидит, и увидит ли вообще когда-нибудь ещё.

— Тата, я тебя так люблю, зачем ты уходишь, тебе плохо со мной? — сквозь слёзы рыдала Скора.

— Ну, вот, опять, ты уже взрослая и завтра станешь вождём племени, а рыдаешь, как девочка, — укоризненно, но с тёплой улыбкой говорил Деян, — ты уже замужняя женщина и твоё детство Скора, давно прошло.