Право Рима. Марк Флавий

Геркулий открыл глаза, рядом со стальной решёткой снаружи потрескивая, горел факел, тускло освещая узкий коридор. Стояла гнетущая тишина. Геркулий опять устало закрыл глаза. Он увидел себя в парадной амуниции в багряном императорском плаще. Светит яркое солнце, на площади построены войска, рядом с ним стоит Констанций Хлор. Геркулий смотрит в небо и видит там лицо императора Диоклетиана. Лицо говорит ему: «Помни Максимиан, что ты потомок Геркулеса, именно поэтому все тебя зовут Геркулий, ты должен выполнить своё обещание». Максимиан снимает свою багряницу и отдаёт её Констанцию Хлору. Это было в Медиолане пять лет назад. Внезапно картинка сменилась. Он ещё совсем молодой рядом со своим домом. На полянке в траве спиной к нему сидит его маленькая дочь Фауста и во что-то играет. Геркулию не видно чем занимается дочь, и он начинает осторожно к ней подходить. Фауста оборачивается и встав, бежит к нему с протянутыми ручками. «Папа приехал, папочка» — кричит она ангельским голоском. Максимиан подхватывает дочь на руки и нежно прижимает к себе.

— Папочка я тебя люблю, — шепчет Фауста, прижавшись к нему.

— И я тебя люблю, — тихо говорит Максимиан, целуя дочь, — А что ты там делала, егоза?

— Не знаю, просто с верёвкой играла, — щебечет малышка.

— Пойдём, посмотрим.

— Пойдём.

С дочкой на руках Максимиан подходит к тому месту, где сидела Фауста, на траве лежит настоящая петля для удушения.

— Кто тебя научил этому? — удивлённо спрашивает Максимиан.

— Ты папочка, ты! — отвечает Фауста и заливается звонким смехом…

— Марк Аврелий Валерий Максимиан Геркулий! — услышал сквозь сон Максимиан и открыл глаза. Решётка в камеру была открыта, возле неё стояли три легата с факелами, — Вам пора, сухо сказал один из них.

— Да, ответил Максимиан, поднимаясь, — я готов.

— Мы вас проводим, здесь недалеко.

Максимиан вышел из камеры и пошёл следом за одним из легатов, двое других пошли за ним следом. Пройдя по узкому коридору шагов тридцать, все стали подниматься по ступенькам. Максимиан насчитал их двадцать, именно через столько лет он обещал Диоклетиану отречься от власти и уйти на покой. Дальше в его жизни ступенек вверх не было. Шедший впереди легат остановился у открытой решётки, Максимиан зашёл в камеру. Сверху свисала петля, которую он видел только что в своём коротком сне, под ней стояла скамейка высотой более шести футов. «Значит, просто сломается шея и я ничего не почувствую», — подумал Максимиан и улыбнулся.

— Далеко не уходите, — бросил он легатам.

— Хорошо, мы будем рядом, — ответил старший легат, и они, закрыв решётку, удалились.

В этой камере было небольшое окно. Рассвет только занимался, птицы начинали свой вечный гомон. Максимиан взобрался на скамейку, одел себе на шею петлю, затянул её потуже, глянул ещё раз в окно, и со словами: «Сам же научил!», — выбил ногой из-под себя скамейку. Последнее, что он услышал, был хруст его ломающейся шеи.

Нумерий Тулиус в сопровождении охраны следовал по улицам Рима во дворец к теперешнему его правителю Максенцию. Одетый в свою белую с широкой пурпурной полосой сенаторскую тогу он внимательно смотрел за всем происходящим на улицах этого вечного города. Нумерий специально выбрал сегодня пеший способ передвижения, чтобы напитаться вдохновением для предстоящего разговора с Максенцием. С недавних пор он начал ощущать внутри себя некую ответственность за этот город, который пришёлся ему по душе.

Был полдень, повсюду царили оживление, беспорядочная толкотня, адский гомон. В тавернах полно народу с тех самых пор, как их открывают и удлиняют выставленными наружу лотками. Здесь же, прямо посреди проезжей части бреют своих клиентов брадобреи. Тут же идут разносчики, меняя различные стекляшки и свои пакетики с пропитанными серой спичками. Вот трактирщики, охрипшие из-за того, что им приходится зазывать глухих ко всем призывам клиентов, выставляют на обозрение дымящиеся колбасы в горячих кастрюлях. Там же, прямо на улице, надсаживают горло школьный учитель и его ученики. С одной стороны меняла звенит на нечистом столе своими запасами монет с портретами императоров, с другой золотобит, работающий с золотым песком, сдвоенными ударами постукивает блестящей киянкой по видавшему виды камню. На перекрёстке зеваки, собравшиеся в кружок вокруг заклинателя змей, выражают ему восклицаниями своё восхищение. Повсюду звучат молотки медников и голоса нищих, заливающихся на все лады, пытаясь разжалобить прохожих именем Беллоны или скорее воспоминаниями о своих полных перипетий бедствиях. Прохожие продолжают течь непрерывным потоком, и даже те препятствия, которые они встречают на пути, не могут помешать этой толпе, разлиться половодьем, будто бы весь без исключения город вывалил наружу, люди прут и прут, крича и толкаясь, по солнцу или в тени…