Однажды объявили о приезде Франца фон Папена. Папен был дальним родственником моей матери. Он, как и Шорлемеры, был вестфальцем по происхождению. Но, сверх того, он женился на девице фон Бох. Эта могущественная саарская семья в конце прошлого века основала могущественную фарфоровую империю, чьи заводы были разбросаны практически по всей Германии; центр ее находился в Меттлахе, очаровательном городке, затерянном в узкой долине Саары. В то время Саарская область все еще была экономически связана с Францией, и у Бохов имелись многочисленные друзья и родственники в Лотарингии, в частности, они были деловыми партнерами семьи Вильруа. Все они бегло говорили по-французски, часто ездили в Париж, раскатывали на сверкающих «бугатти» и разных прочих «делажах»[23]
. Женщины их семьи одевались у Скиапарелли. Бохи явно были довольны своими привилегированными отношениями со страной, которая, несмотря на политическую враждебность, имела очень большую привлекательность для образованных людей. Например, для поколения моих родителей считалось совершенно естественным разговаривать на французском; если бы они не умели изъясняться на этом языке, их сочли бы варварами.В тот день Папен, которого мои родители фамильярно называли Францхен (маленький Франц) и который для нас, детей, был дядей Францем, сильно опаздывал. Он заблудился: на перекрестке повернул не на ту дорогу, что вела к имению, но, увидев вдали наш дом, он оставил машину и преодолел путь пешком, изрядно запачкавшись в грязи. Моя мать его отругала и велела мне вымыть его ботинки. «В этом весь дядя Франц», – несколько презрительно заметила она.
Папен был в семье своего рода чудом. Он сделал феерическую карьеру в политике. Кто мог бы предсказать ее этому мелкому вестфальскому помещику, честолюбивому, но лишенному каких-то исключительных интеллектуальных способностей? Все помнили, какую ошибку он совершил во время войны. Занимая пост военного атташе в Вашингтоне, он потерял портфель, набитый секретными документами. Впрочем, это не помешало ему стать очень важным господином: неоднократно занимать различные министерские посты в берлинском правительстве, быть доверенным лицом Гинденбурга, Брюнинга и даже Гитлера; он был изощрен в интригах, предшествовавших формированию новых кабинетов (и бог весть, что он с этого имел), много путешествовал, встречался со многими людьми и, благодаря жене, поддерживал хорошие отношения с французами. Короче, для сельских жителей, каковыми были мои родители, он являлся неисчерпаемым источником информации, сплетен, откровений.
Было много разговоров о Гитлере. Папен часто с ним виделся, даже сопровождал в его поездках по Германии и открыл ему двери лучших рейнландских домов. В связи с этим я услышал имена Шрёдеров, Гийомов, Тейхманнов, Круппов. Дядю Франца постоянно спрашивали, можно ли верить Гитлеру, стоит ли помочь ему прийти к власти. К власти, которая все больше ускользала из рук берлинских политиков, но не было уверенности, что будет лучше, если она перейдет в руки человека, о котором было мало известно.
Разве тот же Папен не мог сформировать правительство, в котором Гитлер, с его огромным партийным аппаратом, стоящей за ним мощной пропагандой, следующими за ним массами, занял бы место, соответствующее его значению, но позволяющее его контролировать и, в некоторой степени, нейтрализовать?
Бывала у нас еще одна «знатная» гостья – Берта Крупп, жена Густава (Таффи) Болена и владелица крупповской империи в Эссене. Она с давних времен была подругой моей матери. Родители обеих всегда поддерживали тесную связь между виллой Хюгель и Лизером.
Из ее визитов я вынес, главным образом, убеждение, что немецкие солдаты в Первую мировую войну назвали одну из своих крупнокалиберных пушек Толстой Бертой из-за весьма большого сходства между их оружием и дочерью его создателя!
Фрау Крупп всегда приезжала в большом «майбахе» с откидным верхом, огромном лимузине, в котором сиденья располагались так высоко, что до них надо было подниматься по ступеньке. Она восседала в автомобиле буквально как на троне. У нее было столько же детей, сколько у моей матери, что еще больше сблизило подруг. Младший сын фрау Крупп, Эгберт, родился в один день и в один год со мной. Много раз было уговорено, что я съезжу на виллу Хюгель поиграть с ним. Но проект этот постоянно откладывался, и я так и не познакомился с Эгбертом Круппом. Он погиб на войне.
Мы не участвовали в спорах взрослых, но улавливали некоторые их фрагменты: ситуация в Берлине и в рейхе в целом, безработица, дурное управление делами, слабость правительства Брюнинга, опасность создания единого правительства соци (социалистов) и коммунистов или отдельного коммунистического путча. Перед лицом этой опасности, возможно, следовало выбрать меньшее из зол и дать шанс этому самому Гитлеру, о котором говорили все больше и больше.