Право умирать первыми. Лейтенант 9-й танковой дивизии вермахта о войне на Восточном фронте. 1939–1942

Наступило Рождество. Потом Новый год. «Тихая ночь, святая ночь» собрала нас вокруг импровизированной елки. В наших ротах оставалось по двадцать – двадцать пять человек. Большую часть потерь нам нанесли морозы, а не русские. Мы научились отличать обморожение второй степени от обморожения первой степени. Мы теперь знали, что, если руки и лицо побелели, их необходимо немедленно растереть снегом. Продолжительный поход по снегу, и ступни ног погибли. Сапоги невозможно было снимать. Их надо было резать. Трупы превращались в деревянные статуи. Если мы отбивали у русских какую-нибудь деревню, потерянную нами несколькими днями ранее, то обнаруживали, что то у одного, то у другого убитого товарища ноги отпилены по колени. Русские нуждались в кожаных сапогах. Хоронить мертвых стало невозможно. Мы просто присыпали их снегом.

Однажды Олен подошел ко мне в заснеженной траншее.

– У вас есть новости о вашем брате Эрбо? – спросил он меня.

– Свежих нет, – ответил я. – Его последнее письмо отправлено в середине декабря из Африки. Он писал, что воздушные бои против англичан над пустыней становятся все ожесточеннее. Поздравлял меня с награждением Железным крестом и в конце советовал мне использовать молодые годы, чтобы повоевать.

– Его ранили, кажется, тяжело.

Я понял, что брат погиб.

В блокгаузе мои подчиненные пожали мне руку. Они услышали по радио о героической гибели летчика-истребителя Эрбо фон Кагенека. Эрбо, несносный ребенок семьи, легкомысленный, сумасшедший, герой! Мне стало странно от мысли, что о его гибели сообщило по всем каналам радио «Великого рейха». Его «Мессершмитт-109» был сбит над Тобруком в Ливии накануне Рождества. Он сумел посадить машину. Несмотря на раны в живот и ноги, смог добраться до первого итальянского поста. Врачи маршала Кессельринга спешно прооперировали его. Потом его эвакуировали сначала в Афины, затем в Неаполь. Но спасти не смогли. Фосфор трассирующей пули, выпущенной со «Спитфайра», попал в почки и отравил организм. Он умер 12 января.

Летчику, одержавшему семьдесят две победы, люфтваффе устроило грандиозные похороны. В почетный караул поставили две роты: одну немецкую, другую итальянскую. На похоронах на старом неаполитанском кладбище присутствовали германский консул и многие генералы. Мою мать привезли из Блюменшейдта в специальном вагоне; ее сопровождал генерал люфтваффе. Гитлер и Геринг прислали телеграммы соболезнования.

На обратном пути мать на один день остановилась в Риме, чтобы повидаться с фрау фон Берген – женой нашего посла при Святом престоле, которая была ее старой подругой. Та сумела устроить ей аудиенцию у папы Пия XII. Прежде чем проводить ее туда, она сказала:

– Риа, я должна сообщить тебе нечто очень важное. 27 декабря под Москвой был убит еще один твой сын, Франц-Иосиф.

У папы она пробыла полчаса.

Она заплатила. Каждый должен был заплатить, это очевидно. Народ не может безнаказанно доверять свою судьбу одному человеку, ко всему прочему, еще и мифоману. Возможно ли еще изменить ход событий? Или оставалось втянуть голову в плечи и ждать следующего удара?

В первый раз Франц-Иосиф был ранен в голову при тех же обстоятельствах, что и Кристианс. Его перевязали, и, поскольку он был единственным офицером в батальоне, ему пришлось остаться со своими людьми. В последующей рукопашной с сибирскими стрелками он получил вторую пулю, на этот раз прямо в лоб. Подчиненным удалось унести его в тыл, в маленький импровизированный госпиталь, где он и умер на руках дивизионного священника, шепча имя своей жены. Франц-Иосиф принадлежал к очень небольшой группе немецких солдат, которые достигли московских предместий. Однажды он даже нашел на трамвайной остановке билеты для прохода на Красную площадь.

Пасху мы отпраздновали в снегу. Его хлопья накрывали раскрашенные яйца. Весна пришла только в середине мая: она буквально взорвалась, с характерной для смены времен года в России силой. На следующий день распустились цветы. Снег превратился в ручьи, которые до опасного уровня подняли уровень воды в Чиграх, на берега которой мы, в конце концов, отступили. Солнце размораживало трупы русских солдат, которые, порой сотнями, лежали перед укрепленными позициями, возведенными нами с марта месяца.

Из автоматов и тяжелых пулеметов мы выкашивали целые цепи атакующих. Теперь наше вооружение начало работать, потому что мы приводили его в порядок в перерывах между боями. Мы спрашивали себя, сколько еще времени это продлится: эти нескончаемые орды людей, вопя, шедших на нас локоть к локтю, подбиравших оружие тех, кто упал, волны, которые мы останавливали порой в пяти или десяти метрах от наших позиций. Даже такой народ, как русский, не мог до бесконечности нести столь тяжелые потери.