Право записывать

Вот такой был разговор. Теперь жду, как будет выглядеть отречение. Нынче в отчете о пленуме они меня явно пощадили – ругать не хотели, а цитировать, а тем более хвалить – не могли.

В результате «Литературка» признала «некоторые свои ошибки», но от мамы если и отреклась, то минимально и, в свою очередь, напала на «Комсомолку» за грубость и несправедливость их обвинений по адресу самой «Литературки». Так что закончилась эта эпопея склокой двух центральных газет.

Для мамы же последствия были весьма ощутимыми: после заметки в «Правде» немедленно выбросили из плана ее книгу «Это мой дом», которая должна была выйти массовым тиражом в «Роман-газете». Это, конечно, ударило по карману, но «работать дали», и не сразу, но постепенно книги снова стали выходить.

* * *

Еще один оттепельный эпизод – история с альманахом «Тарусские страницы»[47]. Летом 1961 года мы снимали в Тарусе две комнаты в домике, где в 1958-м жил Заболоцкий. То было его последнее лето, и стихи были грустные:

Ой, как скучно жить Марусе
В городе Тарусе!
Петухи одни да гуси.
Господи Исусе!

В соседнем доме у тети Поли[48], у которой когда-то снимала комнату Надежда Яковлевна Мандельштам, поселилась, чтоб быть поближе к маме, Елена Сергеевна Вентцель (тогда еще не И. Грекова), Н.Я. тоже туда заходила по старой памяти[49], месяц в Тарусе жила Ольга Георгиевна Чайковская[50]. И, конечно же, жили в Тарусе «помещики» Н. Д. Оттен и Е. М. Голышева[51], инициаторы, вместе с Паустовским, «Тарусских страниц». Все были озабочены «Тарусскими страницами». Идея была проста и, казалось бы, вполне безобидна. Создать альманах очерков и произведений, которые трудно опубликовать в Москве. Вот как это описано у Надежды Яковлевны: «Нам [c Ф.А.] пришлось вместе ездить по району, чтобы написать очерки для этого альманаха. Всем нам хотелось, чтобы он вышел, ради стихов Марины [Цветаевой], прелестной повести про школяра[52] и дебюта Володи Корнилова[53]. Оттен требовал очерков, и мы их быстро изготовили».

Сборник вышел и действительно получился живым и в чем-то, насколько это было возможно, свободным. Но и эта степень свободы показалась властям слишком большой. Публикация книги без предварительной цензуры в Москве была признана ошибкой на уровне ЦК КПСС, главный редактор издательства уволен, директор получил строгий выговор; выпуск тиража был остановлен, уже выпущенные экземпляры изъяты из библиотек. Тем не менее часть тиража успела разойтись, люди буквально рвали сборник друг у друга из рук. Его не удалось исключить из литературного процесса, и он остался в истории.

В этой книге напечатаны оба маминых очерка из «Тарусских страниц».

К героине очерка «Наша бабка» мама и Надежда Яковлевна пришли вместе. Этот эпизод есть в воспоминаниях Н.Я. о Фриде Вигдоровой; мы приводим его полностью на стр. 402–403. Есть он и во «Второй книге» (глава «В преддверье»):

«Нищая койка, покрытая тряпьем, протекающий потолок, плесень, черепки, грязь. Старуху использовали для всех приезжающих журналистов – у нее был ловко подвешенный язык. Активная колхозница, она работала безотказно, куда бы ее ни послали. Она балясничала как хотела, и Фрида вдруг спросила: «А икон у вас нет?» «Я не верю в иконы, – ответила старуха, – я верю в Советскую власть»… Нас ждала машина, мы удрали от старухи, и Фрида сказала: «Много ей дала Советская власть. Вы видели, как она живет?» Старухе уже тогда было вроде как семьдесят, и года через три ей выдали, если она дожила, пенсию. Милостивец Хрущев дал пенсию сначала городским, а потом – деревенским старикам. Вера говорливой старухи воплотилась в тридцатку, а когда-то она, наверное, улюлюкала, когда разоряли церковь в ее родной деревне. У нее была обида на Бога за то, что он не набил ей карманы золотом».[54]