Право записывать

Поразительно, насколько по-разному увидели эту бабку мама и Надежда Яковлевна. Вот как это расхождение комментирует Елена Вигдорова. «Образ получился совсем другим: у Ф.А. старуха, может быть, и “балясничает”, про то, какая она “в работе быстрая и никакого труда не боится”, но общий тон текста – не бодрый, который, видимо, сопутствовал всем прежним старухиным интервью и который она и сама «включала», но и не осуждающий – в отличие от Н.Я. В первых же строчках очерка – портрет, и мы видим, что у старухи “глазки – пристальные, хитрые”. Но вот монолог прерывается ремаркой: “Она вдруг поникла, прикрыла глаза темными тяжелыми веками и заговорила устало, медленно, надолго замолкая”. И мы уже не видим только “активную” или “показательную” колхозницу, какой ее хотят представить журналисту, и уже дальнейший ее рассказ, хоть и сбивается порой на “пластинку” (“В телятник, в курятник, к коровам – где наша бабка? Это – я. Зовут – иду”.), превращается в рассказ о тяжкой доле. И есть в этом рассказе имена старухиных детей. Сережа, по которому плакала, когда его на действительную забирали, а не знала, когда “поплакать придется”: Сережу на войне убили. А другого сына, Ивана, “тоже взяли на фронт, совсем мальчонка был, совсем дитя. Но, слава богу, вернулся”. Видит старуха, что грязь и упадок в ее доме, что кухня “вся гнилая”, что “непорядок”, но понимает, что ни денег на то, чтобы починить, нет, ни здоровья. А ведь когда детей растила, смотрела, чтоб были и одеты, и обуты, и сыты: “Они у меня в школу, знаешь, как чисто ходили?” Старуха гордится детьми – и как живут, и как устроились. А что ей никто не помогает и что, когда сын с женой отделились, “горницу отдала, а сама в этой кухне осталась”, той, что гнилая и чинить здоровья нет, так она не ропщет, эта старуха. Как не роптала ни на грязь, ни на работу, ни на людскую неблагодарность солженицынская Матрена-праведница. Странным образом в очерке Ф.А., где, понятно, ни слова не могло быть ни про иконы, ни про Советскую власть, которая старухе ничего не дала, проступают черты не столько показательной колхозницы, какую представляли журналисту и какой, надо думать, видела себя старуха, сколько той самой Матрены».

Очерк «Глаза пустые и глаза волшебные» – о мертвых, выхолощенных словах; о детях, которых учат их произносить; о том, что детей нужно воспитывать правдой. По нему видно, как это у Ф.А. всё переплетено: жизнь, статьи, книги. Например, девочка, которая пишет сочинение про майскую демонстрацию, на которой не была, – это я, а летчик, рассказывающий первоклассницам о том, как они с приятелем стригли двухлетнюю девочку в только что освобожденной белорусской деревне, – это мамин брат Исаак Абрамович Вигдоров. Обе эти истории до сих пор живут в нашей семье, и обе они есть в мамином романе «Любимая улица».

Что касается темы правды, то хочу поделиться одним наблюдением. Помните эпизод из этого очерка, где цитируется письмо некой Нади Розановой? Надя пишет: «Если бы мне было всё позволено, я пила бы по ящику лимонада. Когда бы не было мамы и папы дома, я включила бы телевизор и специально легла бы спать, не выключив его. Если бы я еще ходила в детский сад, я выливала бы под стол молоко, не спала бы в тихий час. А когда бы я пошла в школу, мне подарили бы на день рождения ручку, которая решала бы все задачки. Я бы побольше спала. Уроки я бы не делала. Я пропускала бы занятия в кружках. Побольше бы ела мороженого. Когда бы я пошла работать, я выбрала бы работу полегче или совсем бы не работала». А Ольга Васильевна Поленова говорит: «А ведь она превосходно понимала, чего от нее ждут. Она знала, что́ надо написать, чтоб ее ответ напечатали в газете. Но у нее накипело на душе. И она решила выложить всё начистоту. Верно?». Тут мне приходит на память эпизод, который рассказывает Лидия Чуковская в «Памяти Фриды» (глава «Мысль мыслей»):

«Расспрашивая о Бродском друзей, она радовалась благородным чертам в характере своего подзащитного. Кто-то рассказал ей, что Бродского незадолго до ареста вызвали в райком комсомола и пытались «воспитывать». «Кто ваши любимые поэты?» – спросила у него дама-секретарь. «Ахматова, Цветаева, Мандельштам, Пастернак», – ответил Иосиф. «А ведь ему легко было ответить: Маяковский, Твардовский, – говорила мне Фрида. – И не придерешься. И дело с концом… А он ответил правду. Почему эти воспитатели не ценят такую редкую черту: правдивость?»»

Нет, я не собираюсь сравнивать безвестную девочку с будущим Нобелевским лауреатом. Я просто хочу показать, что́ для Ф.А. было важно, что́ она в людях ценила.

* * *