Право записывать

Юра (семи лет) грубо: – Я люблю, дай конфету!

Бабушка, с раздражением: – На, бери конфету и уходи сейчас же.

Снова ласковым, певучим голоском: – А кто меня любит?

А кто меня любит?

Миша (4-х лет), ползая по полу, с вызовом: – Никито, ни ки то! Ни ки то! Ни-ки-то!

Бабушка, с восторгом: – Ах, ты мой миленький, мой голубчик, радость моя, возьми конфетку, мое солнышко!

* * *

– Она тебе понравилась?

– Нет.

– Почему?!

– Мы ходили по выставке, и она всё время записывала в книжечку: фамилию художника, название картины… Такая умненькая…

* * *

– Какая-то пигасовская[121] педагогика: если женщине три дня кряду твердить, что у нее на устах – рай, а в глазах блаженство, она на 3-й день в это поверит.

* * *

– Мама, кошка зажгла глазки!

* * *

– Ой, тетенька летит!

(Мальчик, которому запретили говорить про женщин «баба», увидев бабочку.)

* * *

Андрюша – охотник: «Я убил воробья и, сгибаясь под его тяжестью, пошел домой».

* * *

– Юра, а к вам ходит дядя Коля?

Юра, холодно: – Ну, положим, ходит. А вас это почему интересует?

* * *

– Как зовут твоего папу?

– Дядя Сережа.

* * *

В вагоне. Мать дает девчонке то по уху, то по губам, то шлепает и раздраженно, со злостью орет на нее:

– Отстань, паршивка! Замолчи, измордую до смерти.

Девчонка, в общем, почти не обращает внимания, только увертывается от шлепков.

– Гражданка, перестаньте бить ребенка, что это вы, право! – слышится чей-то голос.

И тогда девчонка ощеривается: – А вам какое дело?

Мать, холодно: – Что, съели?

* * *

Восьмилетний Юра:

– Вот Андрюша уже в институте, а еще за девушками не ухаживает. А я как перейду в девятый класс, так начну ухаживать.

Помолчав: – А на пятом курсе начну целоваться, как в кино.

– ?

– Крепко и долго.

* * *

– Куда вы такой толпой? Да от вас все грибы разбегутся!

– Грибы, грибы, ко мне!

* * *

Не кончает ни одной фразы: – Смотрю, малина уже красная, и я… да… Впрочем… Вот медная кастрюля, я думаю, что… да… конечно… Я хотела спросить… Вот… Впрочем…

Слушаешь, слушаешь, а потом в голове начинает мутиться.

* * *

Таня Павловская (15 лет) про Анну Каренину: И чего она кобенится…

* * *

Оживлен, весел, остроумен, глаза блестят. Вдруг мгновенное превращение: начинает зевать, умолкает, глаза тускнеют. Это значит – тема разговора сменилась и ему стало неинтересно (стали говорить не о нем, не о его делах).

* * *

– Взрослые иной раз совсем как дети, ну, сущие дети.

– Да… Дети… Сукины дети…

* * *

«Скажите ему, что среди нелюбимых черт человеческого характера для меня одна из самых нелюбимых – умение делиться горем и неумение делиться радостью».

* * *

Затейник на кладбище.

* * *

Мордой пашет.

* * *

Саша, ночью: – С мамой никогда не страшно, никогда не скучно, никогда не холодно…

Несколько цитат из дневника Льва Толстого[122]

«… Потом вспомни в ту минуту, когда ты страдаешь, что если в тех чувствах, которые в тебе, есть злоба, то страдание в тебе. Замени злобу любовью, и страдание кончится». (20 окт. 1896)

«Я, это – самодвижущаяся пила или лопата живая, и жизнь ея состоит в том, чтобы держать свое лезвие чистым и острым. А работать уже она будет, и работа будет нужна. Острым держать и всё острить и острить, это всё делать себя добрее и добрее». (27 ноября 1896)

Все записи – вопль, моление о добре, о любви, а рядом постоянная, тяжкая нелюбовь к жене, то к одному, то к другому из детей. Нелюбовь, почти злоба и отвращение.

«Тип женщины, – бывают такие и мужчины, но больше женщины, – которые не могут видеть себя, у которых как будто шея не поворачивается, чтоб оглядеть себя. Они не то что не хотят каяться: они не могут себя видеть… Такие люди страшны. А такие люди бывают умные, глупые, добрые, злые. Когда они глупые и злые, это ужасно». (16 июля 1897)

Конечно, он говорит о Софье Андреевне. А я знаю еще одну, совершенно такую женщину: Наталью Алексеевну Огареву.

«Нынче ночью думал о том моем странном тройном рецепте от горя и обиды:

1) Подумать о том, как это будет неважно через 10, 20 лет, как теперь неважно то, что мучило 10, 20 лет тому назад.

2) Вспомнить, что сам делал, вспомнить такие дела, которые не лучше тех, которые тебя огорчают.

3) Подумать о том в сто раз худшем, что могло бы быть». (20 ноября 1897)

Справедливо. Но – не помогает. И ему не помогало.

«Если человек говорит очевидную неправду или брань на тебя, то ведь он это делает не от радости: и то, и другое очень тяжело. Если он это делает, то, очевидно, ему нельзя иначе, и он делает это, страдая. А ты, вместо того, чтобы жалеть, сердишься на него. Напротив, надо постараться помочь ему». (28 ноября 1897)

Я жалею. Но помочь – нельзя.

И среди высокого, доброго, вдруг: