Правофланговые Комсомола

— Ну, как говорит моя соседка-бабуся, с богом, Парася! Желаю вам Закончить смену так, чтобы удостоиться лаврового венка, товарищ Лавров!

Подошли к моей, рабочей площадке.

— Ну, пока, батя!

Володя в шутку называл меня «батей», это была месть за мое — «сынок».

Улыбнулся и пошел дальше — стройный, подтянутый, красивый…

И разве, глядя ему вслед, мог я подумать, что любуюсь им в последний раз, что Володя «запевал» сегодня на наряде тоже в последний раз…

Прошло время, а он, Володя, и теперь каждый раз встает передо мной таким, каким я видел его в ту ночь. Я отчетливо вижу его лицо, озаренное доброй улыбкой, ясно слышу его голос…

О том, что было после, я с тяжкой болью в душе буду вспоминать всю жизнь…

Я не успел еще обойти свой участок, когда до меня докатилась страшная весть. Я бросился к месту катастрофы, но было уже поздно…»

…По крутой лестнице Володя поднялся на разливочную площадку, что узкой лентой тянется вдоль цеха. Около девятой печи шла разливка. Здесь уже заполнили сталью изложницы первого круга, и, перейдя на второй, разливщик с подручным готовились, как всегда в таких случаях, брать пробу. Все как будто было в порядке, все шло как следует. Мастер пошел дальше.

Но не успел он сделать и нескольких шагов, как вдруг где-то за его спиной над разливочным пролетом вспыхнуло ослепительное зарево. Володя оглянулся. На месте, где только что, отбирая пробу, стояли разливщики, в густых клубах дыма и огня лежал человек… Лежал человек, а по нему бил густой металлический град…

Оттолкнув к стенке, в более безопасное место, контролера ОТК, что шла сзади, Володя бросился в огонь…

По голове, по спине, по рукам ударили тяжелые капли огня, едким металлическим дымом перехватило горло. Нечем дышать, ничего не видно… Володя одной рукой прикрывает лицо, другую протягивает вперед. Где ты, друг?.. Только бы скорее схватить тебя, вытащить, вырвать живым из огненной западни…

А металлические осы, рои металлических ос больно впиваются в темя, в руки, в лицо. Пышные кудрявые волосы словно сбрило с головы, факелом вспыхивает легкая хлопчатобумажная спецовка…

Наконец он нащупывает рукой человека, который словно прикипел к рифленой железной площадке. Володя хватает его за пылающую одежду и изо всех сил тянет из-под кипящего металлического ливня. Еще немного, еще немного, вон туда, до стенки, до окна, за которым нет этой страшной огненной купели, за которым прохлада, свежий воздух, спасение…

Он уже не чувствует боли. Просто неимоверно тяжелым и расслабленным стало собственное тело. Но он должен держаться, он еще не достиг цели. И, собрав последние силы, он подтягивает разливщика к спасительному окну…

Сколько прошло времени?

Может, минута, может, и того меньше…

Пришел в себя машинист крана, растерявшийся на какое-то мгновение, отвел в сторону ковш. Кто-то дотянулся до рукоятки стопора и прикрыл сталевыпускной стакан…

И тогда все бросились к месту, где стряслась беда, и увидели: на площадке, усеянной угасающими стальными градинами, лежит Володя Грибиниченко…

Позднее заводские специалисты восстановят все подробности случившегося. И станет ясным: пытаясь оторвать затвор от прикипевшего к нему стакана, разливщик поднял его выше, чем следовало. Из ковша хлынула слишком большая струя стали. Подручный не смог удержать ложку, она перевернулась вверх дном, и металл пошел во все стороны… Подручный тут же спрятался за колонной. Он не видел ничего: ни того, как загорелась на разливщике одежда и он упал, накрытый огненной шрапнелью, ни того, как Володя стремглав бросился на помощь…

«Когда мы сгоряча, — продолжал Михаил Сидорович Бабенко, — попробовали взять его на руки, чтобы отнести в медпункт, оказалось, что этого нельзя сделать без носилок, так как все тело его было покрыто сплошным ожогом. Ремешок от часов обуглился, стекло растрескалось и выпало, стрелки замерли на двадцати трех часах двадцати минутах…

Прошло всего двадцать минут, как Володя зачитывал график, как бросил с веселой улыбкой вслед разливщикам:

— Сегодня, хлопцы, работать лучше, чем вчера!.. Кто-то в суматохе сказал: «А что делать с часами?»

Володя раскрыл глаза и спокойно ответил: «На лешего они тебе нужны?» — и этими словами словно вывел нас из оцепенения…»

А потом была ночь — длинная, как вечность. И для Володи, и для его друзей…

Всю ночь бегали люди к телефону, звонили в больницу, справлялись, как он себя чувствует. Но врачи сказали только одно: обожжено девяносто восемь процентов поверхности тела…

…А он лежал в это время на берегу моря, под нестерпимо палящим одесским солнцем. Лежал и смотрел, как выплывает из воды царевна моря. А коса у нее уложена коронкой, как у Лили, и цвет волос, как у Лили, и глаза, как у Лили, — в них голубеет море… Да это же она и есть — Лиля, царевна из далекого рабочего поселка!