Правонарушительницы. Женская преступность и криминология в России (1880-1930)

Работая над восстановлением криминологии в 1950‑е и 1960‑е годы, Герцензон сформулировал недостатки раннесоветского подхода к исследованиям преступности. Одной из проблем криминологии в 1920‑е годы было, по его мнению, то, что «буржуазное влияние» слишком сильно воздействовало на советское правоведение и не позволяло полностью развить марксистско-ленинскую теорию уголовного права. Кроме того, подчеркивал он, недостаточно полное понимание социологических предпосылок преступности способствовало расцвету «неоломброзианских» теорий в криминологических исследованиях [Герцензон 1958: 6-8; Герцензон 1967: 51][374]. Самые серьезные ошибки, по его мнению, были допущены, поскольку «методики изучения преступности и ее причин не были достаточно глубоко и всесторонне разработаны с позиций марксистско-ленинской теории» [Герцензон 1965: 94]. А вот в новой советской криминологии «нет ни малейших оснований пересматривать общую концепцию причин преступности и делать хотя бы малейшие уступки биологической или биосоциальной теории» [Герцензон 1966: 53]. В отличие от «неоломброзианства» раннесоветской криминологии, новая криминология будет заниматься исследованием личности преступника только для того, чтобы выяснить,

насколько данная личность заражена пережитками прошлого в своем сознании, насколько эти пережитки определили антисоциальное поведение данного лица, какие условия способствовали этому, каковыми должны быть профилактические меры, обеспечивающие исправление и перевоспитание данного лица [Герцензон 1962: 76].

Новый взгляд на криминологию, сформулированный Герцензоном, подчеркивал, что деятельность криминологов в 1920‑е годы в целом была полезной, при этом Герцензон отмечал ее фундаментальные идеологические «ошибки». Он хотел развивать традиции криминологических исследований отечественных специалистов, одновременно оградив новую советскую криминологию от ошибок прошлого. И действительно, криминологи послесталинского периода подчеркивали, что методологические «недоработки» прошлого носили точечный характер и не выходили «за рамки отдельных теоретических работ» [Ильина 1968: 34]. Признав ошибки предшественников, криминологи могли двинуться по «правильному» пути марксистско-ленинского развития, и ученые послесталинского периода жестко следовали идеологическому контексту своего времени [Советская криминология 1966: 26; Герцензон 1965].

К середине 1970‑х годов криминология вполне вернула себе статус «советской» общественной дисциплины — можно было перейти к более нюансированной оценке научной работы 1920‑х годов. И. С. Ной, правовед и криминолог из Саратова, писал, что криминологи 1920‑х годов «понимали, что сознание человека является общественным продуктом» и ничего иного в своих исследованиях не подразумевали. Криминологические исследования раннего периода отражали в себе сложность изучения преступника и необходимость, при установлении причин преступления, принимать в расчет социальные, психологические и физиологические особенности. Ной подчеркивал, что главным вкладом криминологов 1920‑х годов в науку стал творческий подход, который они применяли, предлагая решения проблемы преступности [Ной 1975: 41, 50][375]. Криминологические исследования 1920‑х годов, по мнению Ноя, были в целом свободны от «абстрактно-дедуктивного метода», который стал доминирующим после 1931 года. Ной подчеркивал, что правоведы, которые занялись криминологическими исследованиями после 1931 года, прекрасно осознавали социологические факторы преступности, но были плохо знакомы с психофизиологическими свойствами преступника. Это мешало им работать так же продуктивно, как в 1920‑е годы, сдерживало развитие науки о преступности и привело к тому, что в криминологии все отчетливее преобладали упрощенные трактовки преступления, основанные прежде всего на «пережитках капитализма в сознании людей и влиянии капиталистического окружения» [Ной 1975: 36, 55-56][376].