Правонарушительницы. Женская преступность и криминология в России (1880-1930)

При этом женское хулиганство, в отличие от мужского, само по себе оставляло криминологов равнодушными. В одном из немногих исследований, посвященных женскому хулиганству, А. М. Рапопорт и А. Г. Харламова утверждают, что женщины-хулиганки не представляют собой решительно никакой общественной опасности, подчеркивая, что большинство нарушительниц общественного порядка действуют не так, как мужчины-хулиганы, то есть не организованным образом и не под воздействием алкоголя. Женское «хулиганство» чаще проявляется в форме оскорблений и драк, связанных с домашними конфликтами, ревностью, мстительностью, попытками избежать ареста, истерией и пр. Женское хулиганство напрямую связано с традиционным общественным положением женщины и ее замкнутостью в домашней сфере, а значит, не представляет той же угрозы общественному порядку, как мужское хулиганство, — озабоченность оно вызывает только тогда, когда частные конфликты выплескиваются в общественных местах. При этом Рапопорт и Харламова заходят несколько дальше и приравнивают женское хулиганство к проституции. Из 75 женщин-хулиганок, рассмотренных в их исследовании, 20, или 26,7%, были проститутками — эта «профессия» оказалась самой распространенной [Рапопорт, Харламова 1927: 143][204]. Более того, авторы считают, что по большей части именно женщины, уже так или иначе связанные с преступным миром, совершают хулиганские поступки, причем таких криминальных элементов среди женщин-хулиганок куда больше, чем среди мужчин. Согласно статистическим данным, 26,7% женщин-хулиганок раньше уже имели судимость за хулиганство, 22,7% совершали хулиганские поступки и иные правонарушения, 12% совершали только другие преступления, а у 28,7% не было предыдущих судимостей [Рапопорт, Харламова 1927: 145]. В сравнении со статистикой мужского хулиганства, у женщин-хулиганок чаще имелась предыстория арестов и судимостей, как за хулиганство, так и за другие преступления. Мужское хулиганство Рапопорт и Харламова считали преходящей проблемой, связанной с распитием спиртных напитков, а вот женское хулиганство представлялось им своего рода жизненным выбором, непосредственным образом связанным с проституцией. Женщины-хулиганки, по их мнению, как правило, имели связи с преступным миром [Рапопорт, Харламова 1927: 145][205]. В таком разрезе хулиганство представало ожидаемым поведением проституток, «постоянным и неизбежным спутником их жалкой жизни, пропитанной водкой, кокаином, руганью, скандалами, драками». «Проститутки, — заключали Рапопорт и Харламова, — не могут вести себя образцово» [Рапопорт, Харламова 1927: 149]. Для этих криминологов между проституцией и преступностью существовала неразрывная связь, проституция естественным, логичным и неизбежным путем вела женщин к преступлению.

То, что между женским хулиганством, преступностью и проституцией усматривалась прямая связь, объединяло общественно-экономические объяснения женских преступных наклонностей с женской сексуальностью. Эти объяснения содержали неопровержимые доказательства того, что в обществе эпохи НЭПа наличествуют пережитки прошлого, но они же указывали, что сами женщины по-прежнему не способны и не желают встраиваться в новый общественный порядок. С точки зрения криминологов, женская противоправная деятельность обнажала и отражала традиционное положение женщины с центром в домашней сфере, обусловленное женской сексуальностью. В своем исследовании гендерной ситуации в межвоенной Франции М.-Л. Робертс говорит о том, что в новом послевоенном контексте исследователи, пытаясь обосновать свою озабоченность появлением «современных женщин», подчеркивали традиционные женские свойства — домовитость и материнство [Roberts 1994]. В своих попытках истолковать и осмыслить радикальные перемены, которыми сопровождалась революция, советские криминологи также опирались на модели традиционных женских ролей, пытаясь тем самым сгладить свои тревоги по поводу женской сексуальности и действий государства в период НЭПа. Большевистская эмансипация (теоретически) создала для женщин новые, весьма заманчивые возможности участия в общественной жизни. При этом, подчеркивая взаимосвязь проституции и преступности, криминологи заявляли, что женская склонность к преступности осталась сексуально-обоснованной и сосредоточенной в домашней сфере. В силу их упора на «традиционную» природу женской криминальной и сексуальной девиантности, предлагаемые криминологами толкования женской преступности и проституции служили тому, чтобы развеять тревоги по поводу женской эмансипации: они гласили, что женщины остаются «отсталыми», привязанными к домашнему очагу, отданными во власть собственной сексуальности — а значит, не способными участвовать на равных в жизни нового социалистического общества.