Правонарушительницы. Женская преступность и криминология в России (1880-1930)

Кроме того, криминологи выяснили, что на детоубийства толкает и отношение крестьян к семейным связям. Например, юрист М. Андреев объяснял взаимоотношения между незаконнорожденностью, крестьянской моралью и детоубийством через экономику. По его словам, брак приносил в крестьянскую семью добавочного работника, тогда как незаконнорожденный ребенок считался всего лишь лишним ртом. Из-за этой «отсталой» экономической схемы незаконнорожденность продолжала считаться «позором», что и подталкивало на совершение детоубийств. Андреев приходит к выводу, что только изменения в крестьянской морали и повышение экономической самостоятельности женщин – как это, по его мнению, уже происходило в городах – позволит искоренить детоубийства на селе [Андреев 1928: 138, 143–144]. Аналогичным образом В. Хонин отмечал, что детоубийство в советском обществе – это результат живучести в крестьянской среде традиционных «буржуазных» представлений о семье, браке и «женской чести», при том что представления эти идут вразрез с достижениями революции. Он предлагал активнее вести пропаганду в массах, которая подчеркивала бы правомочность гражданских браков и то, что внебрачные дети – это не позор [Хонин 1926:622][313]. Соответственно, детоубийства должны были исчезнуть, когда сельские жители откажутся от своих устаревших взглядов и осознают советскую политику, нацеленную на поддержку матерей-одиночек с помощью пособий и детских учреждений.

Детоубийство ярко высвечивало противоречия между новой социалистической моралью и традиционными крестьянскими ценностями. Криминологи отмечали, что возросшая свобода сексуальных нравов приводит к большему количеству нежелательных беременностей, поэтому детоубийства продолжают происходить в деревне, «где особенно сильны начала старого быта, в силу более медленного темпа социалистической перестройки деревенской культуры» [Маньковский 1928:263]. Новые представления о сексе привели к возникновению «легкомысленного отношения к половым отношениям» [Познышев 1928: 161], и хотя криминологи считали, что сексуальные отношения на селе стали более свободными, управляющие ими экономические структуры и мораль остались прежними. Более того, в деревне, как отмечал Гернет, община «смотрит на беременность вне брака совсем не теми глазами, как большие города; здесь девушка-мать несет на себе непомерную тяжесть осуждения общественного мнения деревни и ищет спасения в детоубийстве» [Гернет 1927: 19]. Соответственно, беременные незамужние крестьянки оказывались в изоляции, один на один со своим позором, им не к кому было обратиться за советом или помощью. Горожанки, напротив, могли воспользоваться опытом и познаниями подруг, плюс в городе были определенные институты помощи неимущим матерям-одиночкам. Из этого криминологи делали вывод, что, тогда как сельские жительницы прибегали к детоубийству, горожанки пользовались более рациональными и современными альтернативами, такими как аборты и детские приюты [Гернет 1922а: 193; Андреев 1928: 137][314].

В своем представлении о детоубийстве как результате «отсталости и невежества» крестьянок криминологи делали упор на преобразующем потенциале социалистической системы. Согласно советской идеологии, преступность являлась «пережитком прошлого» и должна была исчезнуть после построения социализма. Для криминологов детоубийство воплощало в себе живучесть устарелой морали и представлений в среде крестьян и в особенности крестьянок. То, что детоубийство продолжает существовать, служило доказательством, что женщины медленно воспринимают те реформы, которые большевики провели с целью им помочь. Впрочем, криминологи не усматривали в этом доказательства провала большевистских реформ, только свидетельство живучести старых преставлений и знак того, что нужно активнее заниматься просвещением женщин касательно их прав и превращением их в активных, сознательных и ответственных советских гражданок.