О. Иоанн сообщает, что помимо представления о существовании многих «обычных» богов, в тибетском буддизме есть «учение об «Ади-будде», которое на первый взгляд является весьма похожим на христианское учение о Боге» (С. 11). По мнению автора, это сходство не стоит преувеличивать, поскольку, во-первых, «учение об «Ади-Будде», как существе личном и обладающем всемогуществом, всеведением, благостью и т. д. признается далеко не всеми ламаистами», а во-вторых, оно имеет позднее происхождение. Возведя его появление к учителю Тзонкабе, о. Иоанн Попов замечает, что к тому времени «христианство просуществовало уже XIII веков и христианские понятия и представления, без всякого сомнения, были известны ламаистам» (С. 12). Добавив сюда ссылку на ламаистское предание о том, что у Тзонкабе был в числе учителей «западный лама с длинным носом», автор предполагает видеть в нем католического миссионера и объясняет «сходство учения ламаистов об Ади-будде с христианским учением о Боге простым заимствованием ими этого учения из христианства» (С. 12).
Можно заметить здесь, что и современные исследователи связывают появление в средневековом тибетском буддизме концепции Ади-будды «как вездесущего и личного отца всех будд» с христианским, – а именно, несторианским влиянием в регионе. Известно, что еще в 796 г. несторианский патриарх Тимофей I рукоположил епископа для Тибета; древнее присутствие христиан в этом регионе подтверждается археологическими открытиями, в частности, крестами, датированными X веком46.
Не ограничившись указанием такого влияния, о. Иоанн добавляет, что Ади-будда не является в христианском смысле Богом Творцом и Промыслителем, поскольку «вся его деятельность ограничивается… [тем, что он] почувствовал желание выйти из единства во множество и силою созерцания произвел пять «дхьянибудд»», которые уже создали мир (С. 12). Чуть ниже он пишет: «хотя ламаисты и признают Ади-будду творцом мира и именуют его всесильным, в тоже время отказывают ему в промыслительных действиях, и судьбу всего мира отдают во власть неумолимого закона причин и следствий» (С. 21).
При этом собственно для буддизма учение об Ади-Будде является «совершенно излишним, балластом» и в самом факте его появления автор усматривает «доказательство истинности и превосходства христианского учения пред всеми измышлениями человеческого суемудрия и подтверждением того, что религиозные потребности нашего сердца сильнее всяких философских спекуляций» (С. 13). Кроме того, будучи опосредовано учением о нирване как «области, в которой нет никаких признаков личного бытия», представление об Ади-Будде оказывается таковым, что он «все-таки остается призрачным, бездеятельным, мертвым, а не живым, личным христианским Богом, премудрым и всемогущим Творцом» (С. 14).
Переходя к учению о мире, о. Иоанн говорит, что оно «всецело зависит от решения вопроса о Боге» и описывает христианское учение о мире как о творении Бога, Который захотел, «чтобы и другие существа сделались причастниками Его благости» (С. 15). Из-за грехопадения разумных существ мир «изменился, и из доброго превратился в недобрый, полный всякого рода бед и скорбей» (С. 16), но в будущем мир будет очищен и преображен Богом.
А ламаизм, в силу отсутствия учения о Боге Творце, «не знает собственно никакой космогонии, а имеет только космографии. Даже сам вопрос о происхождении мира считается в ламаизме плодом праздной мысли и ненормального нравственного настроения, побуждающего тревожить мысль вещами бесполезными, не имеющими никакого влияния на избавление от страдания» (С. 17).
По мнению о. Иоанна, поскольку идеальное бытие – нирвана, – мыслится буддистами как «безграничная пустота», то найти ответ на вопрос о том, каким образом из пустоты без участия Бога произошел мир, человеческий ум не может. «Чувствуя, однако, происходящий отсюда пробел, ламаизм думает заполнить его численностью миров, и священные книги ламаистов наполнены подробнейшими до скрупулезности, но в тоже время и монотонными, скучными и по местам прямо фантастическими описаниями этих миров» (С. 18).