Православие и русская литература в 6 частях. Часть 2 (I том)

Стремление к подражанию Христу, и к подражанию внешне-эмоциональному, весьма характерное для католического мирочувствия вообще, — конечно не могло не сказаться в дальнейшей жизни человека — хотя и не обязательно должно было это выразиться в прямой перемене вероисповедования — да вот выразилось. Отметим и ту словесную формулу, превратившуюся в наше время в назойливый речевой штамп, — умереть за благо народа, — заметим про себя, что и Печерин не избежал социально-приземлённого осмысления Крестной жертвы Спасителя, разделяя заблуждения и более зрелых мыслителей. Склонный к экзальтации с раннего детства, наш герой и в более серьёзном возрасте был готов к некоторым эксцентричным поступкам, к каким влекла его горячечная фантазия. В 33 года, например, он предавался таким странностям: «Жорж Санд! Какое имя! Какие звуки! Они затрагивают в душе моей давно отзвучавшую, онемевшую струну, но от их лёгкого эфирного прикосновения она снова трепещет и симпатично отзывается. Святые отшельники Фиваиды с воображением, разгорячённым уединением и молитвою, часто видели наяву Спасителя, Богоматерь, ангелов и нечистых духов: вот так и я в моей келье у мадам Жоарис, глядя в окно, осенённое густыми деревьями, часто воображал себе, что я вижу Жорж Санд: вот она проходит мимо окна в мужском платье, в соломенной шляпе с широкими полями. <…> Сколько раз я говорил самому себе: «Дай пойду к ней, попрошу её взять меня себе в прислуги, как она взяла того каторжника». <…> Вот возвышенные фантазии! Но из этих-то именно глупостей и составляется истая, неподдельная шекспировская поэзия жизни!» (230).

Нечего и говорить, что понятия о христианской аскетике у Печерина не имелось ровно никакого, природа мистических видений осталась им непонятой, да и вообще странно звучит приравнивание видений Спасителя, Богоматери и даже нечистых духов к фантастическим явлениям Жорж Санд. Для человека православной духовности подобное просто невозможно. В погоне за эмоциональным разнообразием жизни, к чему Печерин был так склонен весьма долгое время, автор «Замогильных записок» устремился в католичество — и как раз в том самом году, когда горячил себя воображаемыми видениями французской романистки: «Определённо ясного ничего не было у меня в голове: переход в католическую церковь мелькал в каком-то отдалённом тумане… «Мне нужны сильные ощущения», — сказал я <…> оправдывая <…> свой поступок. Действительно, я искал новых ощущений, новых приключений, мне надоела однообразная жизнь» (241). В самом стремлении к смене эмоциональных впечатлений выразилось у Печерина его тяга к наслаждению (не грубо материальному, но душевному), преподанная ему ещё в юношеские годы учителем-руссоистом, — что и вообще стало краеугольным камнем западной житейской философии: недаром же с чужого голоса распевал юный Печерин:

Моя философия это наслаждаться,

Улыбаться милому безумству,

Чтобы наслаждаться ещё лучше, быть непостоянным.

Именно так человек весело плывёт по течению

Реки жизни.

Всё это пелось воспитанниками Киевской гимназии. «Вот так воспитывалось русское дворянство» (156), — с горечью заметил позднее сам Печерин по поводу этого «гимна» киевских гимназистов. Для скольких воспитанников не прошло даром такое песенное наставление. Адепт философии удовольствия, беспечной весёлости и непостоянства, Печерин долго хранил верность вложенным в его сознание принципам. С логической неизбежностью это привело его к уяснению важного закона, увенчавшего стройную систему мировосприятия, основанного на вполне определённой системе ценностей: «Вскоре мой катехизис свёлся к простому выражению: цель оправдывает средства» (174). Так что тяготение нашего героя к католичеству и непосредственно к иезуитам, одно время им владевшее, подсознательно жило в нём задолго до непосредственного контакта с отцами иезуитского ордена. Парадокс в том, что все шаги, приведшие его к трагическому жизненному итогу, Печерин постоянно объяснял якобы чисто русским рабством собственной натуры, тогда как — повторим вновь — ничего собственно русского (то есть — православного по природе) во всех его умствованиях и деяниях не было ни на грош: всё оказалось привитым извне — от руссоизма до иезуитизма…