Православие и русская литература в 6 частях. Часть 2 (I том)

«…Я теперь совершенно хладнокровно и равнодушно смотрю на обстоятельства, приковывающие меня к распадающемуся трупу католицизма. <…> Ах! если бы мне как-нибудь исчезнуть, пропасть где-нибудь так, чтобы и след мой простыл, чтобы и слуху не было о моем священстве и католичестве. Но это тоже мечты, несбыточное дело. Нельзя же человеку совершенно исчезнуть. Надо примкнуть к какой-нибудь партии, какому-либо верованию. А я ни во что не верю» (310). Я ни во что не верю… Что тут скажешь! Печерин же сам ясно указал, что встало на его пути к истине: он заразился тем, чем соблазняло человека нового времени торжествующее безволие, — рационализмом. Изъяснившись отчасти манерно, он обозначил исходный момент своего отступничества, покидая Россию: «Я извлёк из своего измученного сердца несколько капель крови и подписал окончательный договор с диаволом, и этот диавол— мысль» (174).

Слово вырвалось: дьявол. Разумеется, можно обставить это признание многими оговорками, признав не буквальный же, но лишь метафорический смысл его. Однако как ни изощряйся в оправданиях, а понятие обозначилось вполне. Он ведь и «лучшие стороны религии: аскетизм, самоотвержение, любовь к ближнему» выводил из «чистого разума». Оттого-то, порицая католических монахов, он всё сетовал на отсутствие у них свободы мысли, не более, а о молитвенном аскетическом подвиге даже не подозревал, а об умной молитве понятия не имел — без чего никакое суждение об иноческой жизни не имеет смысла, оставаясь лишь поверхностным суесловием. Поэтому все чаяния и упования свои он не распространял слишком далеко, отвергая не только христианские идеалы (в которых разочаровался), но и социальные учения.

«Я просто верую в постепенное развитие человеческого рода посредством науки и промышленности; я уверен, что со временем, постепенно жизнь сделается легче, удобнее, будет менее неприятных столкновений, удобства жизни распространятся на все классы общества, а далее этого я ничего не ожидаю. Но веровать в какой-то земной рай, какую-то жизнь грядущего века, где все будут одинаково богаты, одинаково счастливы, одинаково умны, иде же ни печаль, ни воздыхания, но жизнь бесконечная, по-моему, это тот же фанатизм, только в другом виде, и я это верование представляю поклонникам социализма, коммунизма, нигилизма и пр.» (310). Как видим, Печерину нужно немного: умеренное приращение сокровищ на земле. Скучное, унылое, пошлое и — бессмысленное бытие.

Российская действительность ввергла Печерина при начале жизни в тоску и отчаяние. Не в первый раз уже встречаем мы эти крайние проявления уныния, отражённые русскою литературою, — но теперь лишний человек явственно предстаёт перед нами во плоти, а не в воображении романиста: «…Моим сердцем овладело глубокое отчаяние, неизлечимая тоска. Мысль о самоубийстве, как чёрное облако, носилась над моим умом. <…> Осталось только избрать средство. Я не знал, что лучше: застрелиться ли или медленно погибнуть от разъедающего яда мысли… — так писал он при расставании с Россией. — Я погрузился в моё отчаяние, я замкнулся в одиночество моей души, я избрал себе подругу столь же мрачную, столь и суровую, как я сам. Этою подругою была ненависть! Да, я поклялся в ненависти вечной, непримиримой ко всему меня окружавшему! Я лелеял это чувство, как любимую супругу. Я жил один с моею ненавистью, как живут с обожаемою женщиною. Ненависть — это был мой насущный хлеб, это был божественный нектар, коим я ежеминутно упивался» (173).

Не правда ли: местами это слишком похоже на «Журнал Печорина». И писалось почти одновременно, так что остается ещё раз поразиться художественному чутью Лермонтова, определившего своего героя — героем времени. Тоска, отчаяние, ненависть — вот краеугольные камни, на которых задумал человек возвести собственное бытие, извергая себя из отечества и устраиваясь в западном мире. В четвертом углу лёг камень рационализма. Но оказалось, что основа была непрочной, возводимое здание обрушилось, и под его обломками душа Печерина терзалась в метаниях между желанием бросить упрек Творцу и фаталистическим бесчувствием.