Православие и русская литература в 6 частях. Часть 2 (I том)

Так сама жизнь является ему неуловимо неясною тайною:

Как дымный столп светлеет в вышине! —

Как тень внизу скользит неуловима!..

«Вот наша жизнь, — промолвила ты мне, —

Не светлый дым, блестящий при луне,

А эта тень, бегущая от дыма…» (1, 114)

1848–1849

Он любит эту неуловимость, он всматривается любуясь в эти моменты пребывания на пороге от одного к другому. И для поэта как бы не существует предела завораживающей его неустойчивости: неопределённая прозрачность светлого дыма переходит в ещё большую неустойчивость бегущей дымной тени, образуемой лунным светом, который сам по себе есть лишь отражение света истинного… И весь этот трудноуловимый зыбкий образ есть также лишь отражение жизнечувствия человека. И именно так он почти всегда всматривается в природу.

Ещё в полях белеет снег,

А воды уж весной шумят… (1, 45)

1830

Есть в осени первоначальной

Короткая, но дивная пора… (1, 170)

1857

Нe просто краткость, но и обманчивость влечёт поэта в переходных состояниях бытия мира:

Так иногда, осеннею порой,

Когда поля уж пусты, рощи голы,

Бледнее небо, пасмурнее долы,

Вдруг ветр подует, тёплый и сырой,

Опавший лист погонит пред собою

И душу вам обдаст как бы весною… (1, 109)

1849

Как поздней осени порою

Бывают дни, бывает час,

Когда повеет вдруг весною

И что-то встрепенётся в нас… (1, 223)

1870

Поэт приметливым глазом способен выхватить вдруг среди роскошного буйства стихии то, что непреклонно и жестоко являет собою предвестие увядания и гибели:

Как весел грохот летних бурь,

Когда, взметая прах летучий,

Гроза, нахлынувшая тучей,

Смутит небесную лазурь

И опрометчиво-безумно

Вдруг на дубраву набежит,

И вся дубрава задрожит

Широколиственно и шумно!..

Как под незримою пятой,

Лесные гнутся исполины;

Тревожно ропщут их вершины,

Как совещаясь меж собой, —

И сквозь внезапною тревогу

Немолчно слышен птичий свист,

И кой-где первый жёлтый лист,

Крутясь, слетает на дорогу… (1, 140)

1851

Кто иной заметил бы среди этого широколиственного веселья — первый жёлтый лист? Кто в поздней осени почует веяние весны? Кто расслышит утреннего жаворонка в ненастье вечера, совместит в одном мгновении различные начала, так, что это совмещение не может не ужаснуть душу?

Вечер мглистый и ненастный…

Чу, не жаворонка ль глас?..

Ты ли, утра гость прекрасный,

В этот поздний, мёртвый час?..

Гибкий, резвый, звучно-ясный,

В этот мёртвый, поздний час,

Как безумья смех ужасный,

Он всю душу мне потряс!.. (1, 62)

1836

Неустойчивость, тягостная раздвоенность составляли свойства собственной натуры Тютчева; хотя просто устанавливать взаимную связь и зависимость между внутренней жизнью поэта и его поэзией занятие неблагодарное, но и не вовсе бессмысленное. И.С.Аксаков, первый биограф Тютчева (на дочери которого он был, напомним, женат, отчего имел возможность наблюдать поэта слишком близко), утверждал: «…Томился он внутренним раздвоением и душевными муками. Ум сильный и твёрдый — при слабодушии, при бессилии воли, доходившем до немощи; ум зоркий и трезвый — при чувствительности нервов самой тонкой, почти женской, — при раздражительности, воспламенимости, одним словом, при творческом процессе души поэта, со всеми её мгновенно вспыхивающими призраками и самообманом; ум деятельный, не знающий ни отдыха, ни истомы — при совершенной неспособности к действию, при усвоенных с детства привычках лени, при необоримом отвращении к внешнему труду, к какому бы то ни было принуждению; ум постоянно голодный, пытливый, серьёзный, сосредоточенно проникающий во все вопросы истории, философии, знания; душа, ненасытно жаждущая наслаждений, волнений, рассеяний, страстно отдававшаяся впечатлениям текущего дня…»¹⁶¹. В конце концов, сам человек вдруг обращается поэтическим воображением в некую грёзу природы: