Православие и русская литература в 6 частях. Часть 6, кн. 1 (V том)

Так велика обезличивающая сила партийности, что и ставший жертвой партийных интересов дальневосточный зэк Абарчук не видит ничего выше этих самых интересов. Вспоминая сына, он говорит:

«Мне хочется, чтобы парень вырос хорошим коммунистом. Я вот думал, встречусь с ним, скажу ему: помни, судьба твоего отца — случай, мелочь. Дело партии — святое дело! Высшая закономерность эпохи!» (133).

Делу партии (под псевдонимом «революция») неистово служит и партийный публицист-комиссар Крымов, попадающий в конце всех событий в руки следователей госбезопасности:

«Сколько раз Крымов говорил одно, а в душе было другое. Но вот когда он говорил и писал, ему казалось, что именно так он и думает, и он верил, что говорит то, что думает. А иногда он говорил себе: «Ничего не поделаешь, революции так нужно». <…>

Революционная цель освобождала во имя морали от морали, она оправдывала именем будущего сегодняшних фарисеев, доносчиков, лицемеров, она объясняла, почему человеку во имя счастья народа должно толкать в яму невиновных. Эта сила именем революции позволяла отворачиваться от детей, чьи родители попали в лагеря. Она объясняла, почему революция хочет, чтобы жену, не доносившую на своего ни в чём не виноватого мужа, следовало оторвать от детей и поместить на десять лет в концентрационный лагерь.

Сила революции вступала в союз со страхом смерти, с ужасом перед пытками, с тоской, охватывающей тех, кто чувствовал на себе дыхание дальних лагерей.

Когда-то люди, идя в революцию, знали, что их ждёт тюрьма, каторга, годы бесприютства и бездомности, плаха.

И самым тревожным, смутным, нехорошим было теперь то, что ныне революция за верность себе, за верность великой цели платила сытными пайками, кремлёвским обедом, наркомовскими пакетами, персональными машинами, путёвками в Барвиху, международными вагонами» (399–400).

Разгадка такой смены «воздаяния» проста: нельзя служить долго и самоотречённо фальшивой цели, единицы на то, быть может, и способны, но не сотни и тысячи. И вот этим сотням и тысячам предлагается нечто более ощутительное, чем та недостижимая цель, а взамен на власть и материальные блага от них можно потребовать всё что угодно.

Но если он скажет: «Солги», — солги,

Но если он скажет: «Убей», — убей…

О мать революция! Не легка

Трёхгранная откровенность штыка,—

писал, вспомним, Э.Багрицкий о требованиях революционного века.

А тех, в ком зарождается некое сомнение, как вот у того же Крымова, партийное чутьё тут же отбраковывает, и хотя таковые продолжают жить в сознании собственной невиновности, они именно виновны — нет, не в том, что служили неправому делу, это как раз их заслуга, — они виновны, ибо усомнились в высшем принципе партийности, и — отвергнуты.

Служение партийности даёт человеку и моральную награду: право судить других с высоты своей истины. «Не судите да не судимы будете» (Мф. 7, 1)—? Это не для подобных людей, они сами присвоили себе право «быть как боги».

Таков бригадный комиссар Осипов, попавший в плен, но живущий по собственным законам:

«Он стоял перед Мостовским в своей жалкой одежде, держа в руке тряпку, суровый, непоколебимый, уверенный в своей железной правоте, в своём страшном, больше, чем Божьем, праве ставить дело, которому он служит, высшим судьёй над судьбами людей» (401).

Но таков и советский зэк Абарчук:

«Всю жизнь Абарчук был непримиримым к оппортунистам, ненавидел двурушников и социально чуждых.

Его душевная сила, его вера были в праве суда. Он усумнился в жене и расстался с ней. Он не поверил, что она воспитает сына непоколебимым борцом, и он отказал сыну в своём имени. Он клеймил тех, кто колебался, презирал нытиков, проявлявших слабость маловеров. Он предавал суду итээровцев, тосковавших в Кузбассе по московским семьям. Он засудил сорок социально неясных рабочих, подавшихся со стройки в деревни. Он отрёкся от мещанина отца.

Сладко быть непоколебимым. Совершая суд, он утверждал свою внутреннюю силу, свой идеал, свою чистоту. В этом была его утеха, его вера. Он ни разу не уклонился от партийных мобилизаций. Он добровольно отказался от партмаксимума.

В его самоотречении было его самоутверждение» (138–139).

К слову, вот его вина (истинная, внутренняя, а не внешняя: там могли придумать что угодно): отречение от тех благ, какие закрепляют верность интересам партии.

Гроссман раскрывает важнейшую психологическую причину служения многих партийным интересам — потребность в самоутверждении. Ведь идут-то в эти служители самые бездарные. А им необходимо самоутвердиться. В своём самоотречении (в забвении собственной бездарности) они обретали самоутверждение (сознавание принадлежности к великой силе, которая обеспечивает им их бытие).

Автор «Жизни и судьбы» раскрывает эту закономерность на примере непоколебимого Абарчука, но и — коменданта фашистского концлагеря Лисса, и простого солдата Розе, охранника в том же концлагере: