Православие и русская литература в 6 частях. Часть 6, кн. 1 (V том)

Та сила, которую мужики не могли осознать и назвать словом, называлась — ГОСУДАРСТВО».

Без сомнения, для всех разбойников государство, как и отдельные государственные структуры (прежде всего полиция), всегда будет мыслиться главным врагом: именно государство своими законами преследует преступность. Конечно, государственные служащие тоже могут совершать преступления и аморальные действия — но Разин не имеет нравственного права упрекать «бояр»: сам он, как показал его Шукшин, выглядит порою подлинным зверем в своих преступлениях.

Разин имеет основания ненавидеть преследующее его государство, но, кажется, ему сочувствует в том сам автор. В представлениях Разина: государство есть машина для обеспечения классового угнетения трудящихся — тезис вполне узнаваемый. Но неужто не понимал Шукшин, что разрушение, даже ослабление государства несёт гораздо большие беды, чем любые преступления государственных служащих? Их в той или иной мере всё же сдерживает закон. Отсутствие закона безнаказанно развяжет руки самым тёмным инстинктам. Для покоя— необходимо не разрушать, но укреплять государство, которое есть форма самоорганизации народной жизни. Разин же ненавидит православное государство.

Вероятно, в основе разинского анархизма обреталось отношение самого художника к государству советскому. Но советская власть есть лишь частное и временное проявление идеи государственной власти, тогда как художник должен осмыслять вне-временное.

Но ещё большая роль в упрочении покоя принадлежит Церкви. Разин к Церкви и вере относится с циничной наглостью:

«Церква, она как курва добрая: дашь ей — хороший, не дашь — сам хуже курвы станешь. С ей спорить — легче на коне по болоту ехать».

Вот его диалог с попом (поданный не без марксистского душка):

«— Дай на храмы.

— Шиш! — резко сказал Степан. — Кто Москве на казаков наушничает?! Кто перед боярами стелится?! Вы, кабаны жирные! Вы рожи наедаете на царёвых подачках! Сгинь с глаз, жеребец! Лучше свиньям бросить, чем вам отдать! Первые доносить на меня поползёте… Небось уж послали, змеи склизкие. Знаю вас, попов… У царя просите. А то — на меня же ему жалитесь и у меня же на храмы просите. Прочь с глаз долой!

Поп не ждал такого.

— Охальник! Курвин сын! Я по-христиански к тебе…

— Лизоблюд царский, у меня вспоможения просишь, а выйди неудача у нас — первый проклинать кинешься. Тоже по — христиански?

Вперёд вышел пожилой казак из домовитых:

— Степан… вот я не поп, а тоже прошу: помоги церквы возвесть. Как же православным без их?

— А для чего церквы? Венчать, что ли? Да не всё ли равно: пусть станут парой возле ракитова куста, попляшут — вот и повенчались. Я так венчался, а живу же — громом не убило».

Внутреннее чувство правды заставило писателя признать: вера и Церковь нужны «домовитым», а не люмпенизированной шпане, к которой принадлежит и сам Разин.

О «вере» своей он признаётся:

«— Степан, ты молодым богу верил…

— Не верил я ему никогда!»

В исступлении Разин рубит иконы в храме, кощунствует — и от такого можно ожидать воли?

Даже если принять шукшинскую трактовку Разина, вопреки изображённым в романе фактам, как человека доброго и справедливого, и тогда этот образ не может внушить оптимизма: и воли никому не дал, и сам сгинул бессмысленно.

С горечью нужно признать: Шукшин не имел подлинного внутреннего стержня, чтобы выстоять перед жизнью: гнуться он не хотел — и она сломала его.

Он спрашивал перед концом своим:

— Что же с нами происходит?

А мы ответим:

— Да ничего особенного. Обычное богоотступничество, ведущее к гибели.

Вершина шукшинского религиозного душевного движения — слёзы отчаяния главного персонажа «Калины красной» на фоне православного храма. Это не покаяние, как трактовали советские критики: старая мать Егора так и осталась брошенною им в своём одиноком доме. Это именно отчаяние.

Трагедия Шукшина в том, что он был человеком кристально искренним — и сердце его не выдержало той фальши, от которой он не смог отказаться, упорно держась за своего Разина. Всё остальное — лишь сопутствующие обстоятельства, приблизившие развязку.

То отталкивающее, что пугало Шукшина, было симптомом глубинной болезни общества. Симптомом была и гибель многих, наделённых талантами от Бога, но не сумевших духовно соответствовать своему дару. При этом обычно ранее других гибнут наиболее ранимые (как В.Шукшин), наиболее безвольные (как Н.Рубцов), наиболее слабые (как В.Высоцкий). Они просто потеряли себя в жизни. Вот что страшно: что же с нами происходит, если талантливые русские люди пускают свою жизнь под откос, уничтожая вместе с собою и тот дар Божий, которым были отмечены? Ничего особенного: обычный гуманизм…

Бесстрастная статистика дополняет всё растущими цифрами самоубийств, особенно среди молодёжи.

Василий Иванович Белов