Православие и русская литература в 6 частях. Часть 6, кн. 1 (V том)

коммуна у ворот.

Вперёд, время!

Время, вперёд! (7,142).

Это из лозунгов к пьесе «Баня» (1929). В те дни, в последний год жизни своей, Маяковский уже близок к отчаянию: жестокая реальность настоящего развевает идеалы как дым. Что, кто может дать уверенность: надежда не обернётся миражом—?

Маяковский молитвенно обращается к тому, кто живёт в его сознании символом новой святости, — к Ленину. Он призывает этого своего бога в воображаемом разговоре с ним.

Маяковский ищет опоры в Ленине, потому что тот неотделим от революции, и в ней обрёл своё бессмертие.

Вечно будет ленинское сердце

клокотать

у революции в груди (3,172).

Так он писал в 1923 году, и в то же верит при конце своей жизни.

Не должно оставить вне внимания признание самого поэта: в революции и Ленине берёт начало именно новая вера:

Я

в Ленине

мира веру

славлю

и веру мою (2,18).

Это признание, сделанное в начале 1920 года было развёрнуто в поэме «Владимир Ильич Ленин» (1924), несущей в себе основные принципы идеологического осмысления образа Ленина в советской литературе, В поэме Маяковский сразу же устремляет своё художественное видение Ленина слишком высоко: вождь для него не что иное, как новое солнце:

…сядешь,

чтобы солнца близ,

и счищаешь

водорослей

бороду зелёную

и медуз малиновую слизь.

Я

себя

под Лениным чищу,

чтобы плыть

в революцию дальше (4,105).

Ленин бессмертен. Именно Маяковский громче всех утвердил эту идею, повторяя её, весьма талантливо, на сотни ладов. Вообще многие строки Маяковского, утверждающие бессмертие вождя, отличаются афористичным лаконизмом, весьма выразительны, отчеканены в ясные лозунговые формы и превратились в крылатые выражения. Например:

Ленин

и теперь

живее всех живых.

Наше знанье—

сила

и оружие (4,104).

Маяковский навязал свою схему всей литературе. Конечно, не без партийной поддержки.

Связь с народом? Есть:

Бился

об Ленина

тёмный класс,

тёк

от него

в просветленьи,

и, обданный

силой

и мыслями масс,

с классом

рос

Ленин (4,133).

Гениальность? Дальше некуда:

Он

в черепе

сотней губерний ворочал,

людей

носил

до миллиардов полутора.

Он

взвешивал

мир

в течение ночи (4,154).

Бессмертие? Сколько угодно.

Маяковский внешне как бы противится обожествлению Ленина:

Если б

был он

царствен и божествен,

я бы

от ярости

себя не поберёг,

я бы

стал бы

в перекоре шествий,

поклонениям

и толпам поперёк.

Я б

нашёл

слова

проклятья громоустого,

и пока

растоптан

я

и выкрик мой,

я бросал бы

в небо

богохульства,

по Кремлю бы

бомбами

метал:

д о л о й! (4,198–109)

К слову: такого признанья ему не могли не припомнить. Маяковский, быть может, и сорвался бы в подобные богохульства (или бы трусость верх взяла?) по отношению к другим, но обожествление Ленина в литературе начал именно он. Даже Горький, над которым тяготело реальное знание Ленина-человека и Ленина-политика, на подобное не был способен.

Ленин у Маяковского как бы устанавливает и таинства новой веры. Именно у тела мёртвого, но «вечно живого» Ленина совершает особое классовое «причащение» поэт:

Я счастлив,

что я

этой силы частица,

что общие

даже слёзы из глаз.

Сильнее

и чище

нельзя причаститься

великому чувству

по имени—

класс! (4,174).

А ещё прежде Ленин по-новому крестил старую Русь:

Не святой уже—

другой,

земной Владимир

крестит нас

железом и огнём декретов (4,9).

Поэтому именно к Ленину обратился поэт со своею молитвою, о чём поведал в стихотворении «Разговор с товарищем Лениным» (1929).

Вчитаемся в него, вдумаемся.

Грудой дел,

суматохой явлений

день отошёл,

постепенно стемнев.

А ведь поэзия неподдельная. Но далее:

Двое в комнате.

Как будто сообщение об обыденном.

Я

Разумеется, один из двоих — рассказчик. Ничего необычного. И вдруг:

и Ленин—

Неожиданность. Ленин давно в мавзолее. Но сразу вспоминается: Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить. Однако: в каком облике на этот раз являет себя вождь?

фотографией

на белой стене.

Фотография создаёт эффект присутствия? Нет, не просто эффект: Ленин превращается как бы в реальность: с ним ведётся беседа, он выслушивает «доклад». Наше сознание подводится к понятию иконы. Икона, при её духовном восприятии, даёт возможность подлинного внутреннего обращения к Изображённому. Но у Маяковского икона особенная:

Рот открыт

в напряжённой речи,

усов

щетинка

вздёрнулась ввысь,

в складках лба

зажата

человечья,

в огромный лоб

огромная мысль.

Достаточно представить себе иконное изображение с раскрытым ртом — и суть ленинской «иконы» становится понятна без пояснений. Здесь бесовское кривляние проступает несомненно (на это впервые обратил внимание И.Есаулов). Поэт сам не понял того, о чём проговорился. Напомним: в православной иконописи святость передаётся как состояние покоя (внешне — неподвижности); движение же есть восполнение духовного несовершенства. Резкое движение близко бесовщине. И на иконе изображается не «человечье», но Горнее.

Ленин на иконе-фотографии — именно в резком движении. И молитва перед таким изображением особая: приветствие, рапорт, доклад. Но этот доклад «радостью высвеченного» (в «молитвенном сиянии»?) человека совершается «по душе». О чём?

Товарищ Ленин,

работа адовая

будет

сделана

и делается уже.

Вот прорвалось!