Правота желаний (сборник)

Следуя этому стиху и воспоминаниям Бобышева – таким испуганным «Ах, нет!» наполнены его первые встречи с Басмановой, которая всячески показывает свою готовность, а Бобышев касается её только своим голосом, то есть баснями кормит.

Наши общения с Мариной, и так дистиллированные, не замутнялись никакими ухаживаниями и как будто собирались остаться надолго в состоянии бестелесного и восхищенного интереса друг к другу.

Дальше в качестве доказательства следуют перечисления книг, которые Басманова дарила Бобышеву, на одной из которых была надпись:

Моему любимому поэту. Марина

С такой безымянной надписью Басманова могла подарить эту книгу и Бродскому и кому-либо ещё по её сексуальному предпочтению! Но Бобышев не заметил отсутствие своего имени в надписи, сразу приняв на себя звание «любимого поэта». А ведь могло быть, что Басманова сначала подарила эту книгу Бродскому. Тот на неё за что-то рассердился и бросил ею в неё. Она её подняла и подарила Бобышеву.

И вот тщательно отцеженная последняя капля, которой Бобышев умывает руки, чтобы стать чистым любовником, то есть любовником с чистой совестью:

Где-то на Литейном <…> Иосиф оскорбительно обозвал меня.

Я мысленно занес руку для ответа, но сознание, в котором еще возвышались понятия: Поэзия, Слово, Бог, – удержало ее.

Я перешел на другую сторону и посчитал себя свободным от каких-либо дружеских обязательств.

Что же это за такое страшное обзывание, которое сразу так удобно освобождает от каких-либо дружеских обязательств? Вроде бы и откровенничает Бобышев, взял бы и рассказал какой Бродский плохой, какими ужасными (и конечно же, несправедливыми) оскорблениями тот бросался. Назвал бы эти оскорбления, чтобы мы вместе с Бобышевым возмутились Бродским? Но нет, умалчивает Бобышев и вовсе не из деликатности, а потому, что явно в этом обзывании что-то очень правдивое было, раз его это так задело.

А быть может, наоборот, ничего особенного Бродский не сказал, а Бобышев ухватился за «оскорбление», как за предлог, чтобы гордо обидеться и развязать себе руки для прихвата Басмановой.

Но какова фраза: «какие-либо дружеские обязательства»?! В чём эти дружеские обязательства состояли? Помогать в беде? Давать деньги взаймы? Нет, под этим торжественно обтекаемым благородным выражением Бобышев имеет в виду: «можно бабу брать». А судя по описаниям Бобышева, Басманова сама под него напрашивалась, и он, держась за дружбу с Бродским, играл в святого Иосифа, сопротивляясь соблазну. Но тут, его Бродский обозвал – и сразу дружба похерена, а раз Бога ли, Дружбы ли нет, то – всё позволено.

Так из друга Бродского Бобышев с великой радостью переродился в его соперника. И столько удовлетворения у него по этому поводу произошло, что он даже главу назвал Соперник Бродского. Это звание для Бобышева представлялось на уровне тогдашнего «Герой Социалистического Труда», а теперь это звание выводит его в ряды «Классиков Русской литературы».

Такая же бесконечно малая достоверность вылезает из описания причины его разрыва отношений с женой. Жил себе Бобышев, читая дамам стихи, совершено с ними не ебясь, потому как

никчемность глагольной рифмы (единственный порок моего тогдашнего поведения),

те писали ему невинные записки, а его жена нашла их, невинных, в мужнем кармане.

…полезла Натаха-таки лапой своей (в этой «Натахе» с «лапой» – ух как светится неприглядность Бобышева. – М.А.) по моим карманам, обнаружила нежные письма – и:

– Что это?!!

– Да как ты смела залезть в мои карманы?!

– Так! Прочь из моего дома!

– «Твоего», не нашего? Ну это все! Ноги моей…

Ушел.

Да не просто поссорился, а потом вернулся. Нет. Он позже объявляет,

что к Наталье я больше не вернулся.

Как легко он раздружился с Бродским, с такой же лёгкостью он порывает с женой. Либо опять-таки не договаривает и утаивает.