Правые и левые. История и судьба

Пара, впрочем, не образовалась бы, если можно так выразиться, без «брака втроем». Правые и левые существуют только потому, что существует центр. Такая система, пишет Дювержье де Оран, – плод отклонения от «нормального существования парламентского государства, которое лучше действует при наличии всего двух партий». Но, продолжает он, «как могли существовать всего две партии, если одна партия выказывала враждебность Хартии, а другая – враждебность Династии? Естественно, что министерство, преданное разом и Хартии, и Династии, вынуждено было держаться в отдалении и от той, и от другой и выбирать себе путь посередине между ними»32. В результате оттеснения непримиримых ультрароялистов в одну сторону и несгибаемых либералов в другую рождается система раз и навсегда определенных позиций, исключающая ротацию мест после новых выборов. Система, в которой партии во всякий момент относятся к ориентации министерства неизменным образом, а оно неминуемо определяет себя относительно них. На практике, однако, чтобы получить большинство, министерству чаще всего приходится заручаться вдобавок к своим естественным союзникам – центристским группам – поддержкой по крайней мере одной фракции с той или другой стороны. Так, в конце 1818 года Деказ и де Серр пытаются править «в соответствии с пожеланиями левых и с опорой на них, хотя при этом левые не представлены в министерстве», а в конце 1819 года переориентируются с тем, чтобы править «в соответствии с пожеланиями правых и с опорой на них, хотя правые не участвуют в управлении государством»33. Таким образом, среди конституционалистов одни выступают за союз с правыми, а другие – за союз с левыми, точнее сказать, с фракциями правых или левых, способных отделяться от собственных «неумеренных». Эта необходимость определять свое место относительно, с одной стороны, откровенных крайних, а с другой – относительно уравновешивающего крайности правительственного центра приводит к чрезвычайно изощренному распределению депутатов в пространстве, с помощью которого они выражают оттенки своих политических убеждений.

Поскольку в этом распределении коренится ключ ко всей политической игре, оно становится предметом публичного обсуждения. Появляется целый ряд «Статистик», «Картин» и «Планов», призванных извещать об этой говорящей топографии; достаточно привести заглавие, которое настолько красноречиво, что не нуждается в комментариях: «Топографический план палаты депутатов, с точностью указывающий место, занимаемое каждым из ее членов»34. Издатель одной из этих «Статистик» (освещающей положение во время сессии 1819 года) берет на себя труд объяснить читателю, что не следует ограничиваться разделением амфитеатра на три крупных разряда, ибо не только правая и левая часть разделены каждая на две «секции», но и каждая секция неоднородна: «Господа депутаты, которые заседают во второй секции слева, во второй секции справа и в центре, занимаемыми местами обозначают, кого они поддерживают внутри собрания». И это не все: важен не только горизонтальный порядок, но и вертикальный. «Три колонны незаметно разделяются на три ступени»35. Чтобы описать это целиком размеченное пестрое пространство, необходима специальная терминология. Именно поэтому вдобавок к правой и левой частям прибавляются крайне правая и крайне левая, правый центр и левый центр. «Однако и эта классификация, – как заметит наблюдатель спустя два десятка лет, – неспособна отразить все разнообразие политических убеждений внутри наших собраний. Какое множество оттенков, от крайне правых левого центра до крайне левых правого центра»36. Заметим кстати, что именно в этом и заключается когнитивная сила нашей пары понятий: они позволяют совместить радикальный антагонизм с бесконечно множащимся спектром нюансов.