Правый берег Егора Лисицы

Разговор прервался. Я помчался в контору. Чуть ли не час просидел в приемной, бесился, медленно закипая. Двери хлопали не переставая, то и дело кто-то входил, выходил. Таскали бумаги. Наконец я не выдержал и прошел в кабинет с очередным посетителем. Нанберг, увидев меня, быстро выпроводил его, махнув рукой. Поднялся из-за стола и, протянув мне руку, сразу же отошел к окну. Раздраженно и зло подергал фрамугу. Наконец распахнул окно, подпер пресс-папье.

– Накурено. Не люблю спертый воздух. Только что перед вами сидели здесь с товарищами из Москвы несколько часов. Разбирались.

– Леон Николаевич, в связи со смертью жены, мне жаль.

– Соболезнования оставьте. Вы, очевидно, по делу. Так говорите. Сразу скажу, идею с гипнозом я даже обсуждать не стану.

– Хорошо. Ваша жена хотела уехать из города.

– Никуда мы не собирались уезжать! Я вполне уверен, что тот, кто напал на меня на пароходе, не плод воображения. А его никто не ищет. И меня не слушают.

– Мы ищем.

– Нет. Я говорил с вашим товарищем. Очевидно, что он мне не верит.

– Вопросами веры мы не занимаемся, Леон Николаевич.

– Придется мне поверить. Я знаю, что именно я помню. Но все кругом убеждают меня, что этого не могло быть. И мне начинает казаться, что я некоторым образом схожу с ума.

Он достал портсигар из ящика стола, протянул мне, я отказался. Ящик оставил приоткрытым. Я заметил там его револьвер. Говорил Нанберг спокойно, не торопясь закурил.

– Если дело в том, что я не здоров, то мне, несомненно, нужно подумать, прежде всего, о деле. Вот, – он поворошил бумаги и поднял со стола исчерканный лист. – Пишу объяснения. Хочу сняться с должности сам. Как член коммунистической партии в этих условиях я не считаю возможным работать.

– Леон Николаевич, давайте начистоту. Вы знали или догадывались, что жена вам не верна?

Я ждал взрыва или что он солжет. Вместо этого Нанберг лишь встал и плотнее прикрыл дверь в кабинет.

– Не знал. Но да. Мучился подозрениями. Эти ее звонки, вечера у подруги. Ведь случай, мелочь, можно сказать, анекдот, из-за чего все рушится. Было, что вернулся домой пораньше. Приготовил ей сюрприз, коробка на столе. Она сладкоежка, любила мармелад очень. Осень заканчивалась, курил у окна, такой теплый воздух… ждал ее, смотрел во двор. Она пришла поздно. Сказала, что была с Полиной Липчанской и ее мужем. Потом я случайно узнал – соврала. Глупо. Я все думал, ведь для него у нее те же слова, что и для меня. А может, они обо мне говорят? Смеются? Конечно, пошлость, – он поморщился, пожевал зубами папиросу. – Сейчас уже не важно. Ее нет. Так, к черту.

И вдруг заговорил собранно, иначе:

– В общем, я был в порту потому, что следил за гражданкой Агнессой Нанберг, моей женой. Признаю. Запишите это.

– Продолжайте.

– Хорошо. Накануне мы повздорили. Она была на нервах, взвинчена. Я вспылил. Взломал ящик ее бюро, искал письма, может. Сам не знаю что. Ничего не нашел. А утром она сказала, что собирается в Таганрог. Я не выдержал, поехал на пристань. Взял револьвер. Трудно удержаться от самого простого выхода. Еще этот пистолет, почти раскаленный, в кармане пальто. Я его сжимал все время, пока пробивался за ней в толпе на пристани.

– Что произошло дальше?

– Вы все равно мне не верите. Помню толпу, ее шляпку. Но я не виноват. Разве что в том, что не уберег.

Помедлив, он продолжал, убеждая себя, не меня:

– Я не мог убить. Я не мог. Даю слово красного командира. Ну, хотите, слово честного человека.

И тут же замкнулся и сказал надменно и устало, что его «мучают допросами, а сами не могут разобраться в деле его жены».

– Я передумал. Не желаю, чтобы мое имя трепали повсюду. Я ничего не помню, точка. А этот наш разговор… не думаю, что вы на него сумеете сослаться, – свидетелей его нет, а я, сами понимаете, подтверждать его не стану.

Он произносил это все безучастно, как актер на сцене.

– Вы убедились в своих подозрениях? Знаете, кто тот человек, с которым она встречалась?

– Нет. Говорю вам, я ничего не помню.

– У вас есть мотив, вас могут обвинить. Даже несмотря на результаты экспертизы, все свидетельства в вашу пользу косвенные.

– Пускай.

Нанберг сунул окурок в надколотую пепельницу и поднялся. Пепельница была полна, окурки посыпались на стол, на бумаги. Он смел их не глядя. Дождь из открытого окна влетел в комнату. Я разглядывал пепельницу на столе, поднял окурок. В дверь сунулась секретарь Раиса. Нанберг вышел со мной в приемную. Мы остановились на лестнице. Внизу шофер Петя разговаривал с несколькими товарищами в форме и штатском. Нанберг кивнул им.

– Вот, товарищи из комиссии. Надеюсь на объективное решение. Повезло, с ними мой старый приятель, Павел Сергеевич Кравцов. Служили вместе еще в Гражданскую. И потом в Армавире. Очень толковый, сумел наладить в нашей армии работу по агитации просто великолепно. Теперь вот ждет окончательного перевода в Москву. Делает карьеру.

Тот, о котором мы говорили, поднял голову, как будто мог услышать. Я спросил наудачу, но, пожалуй, знал ответ.

– Это ведь он организовывал в Ростове лекции по политической грамоте?