Праздничный коридор. Книга 2

Людмила возле навеса обнаружила старенькую лестницу и по ней влезла на чердак бани. Возле самого узенького окошечка хранилась гора старых ватников, курток и прочего ненужного хлама. Людмила осмотрела весь чердак, но ничего интересного не обнаружила.

Тогда она решила пересмотреть карманы всех старых вещей – она помнила, что мать именно в карманах одежды, которую никто не носит, устраивала тайники для хранения денег. Результаты ее труда были неутешительны – все карманы были пусты или хранили обрывки старых газет, обломанных спичек и поломанных сигарет.

Зато под одеждой, обнаружился потертый, большой мужской саквояж, до отказа заполненный банковскими упаковками стодолларовых американских купюр.

«Вот, так! И зачем мне теперь этот дом и старая машина? С этими деньгами я могу уехать за границу или просто в другой город и жить в свое удовольствие до конца жизни» – мысль только мелькнула, а Людмила уже шепотом ругала себя последними словами:

– Вот, стерва! Снова сладкой жизни захотела? Что тебе бабушка в лесу сказала – не выдержала ты, милая, испытание. Деньги в саквояже – это тоже испытание. Я за них построю здесь райский уголок для туристов. А вот на собственное содержание деньги буду зарабатывать честным трудом. Только трудом, и никаких излишеств за чужие деньги. Машину я куплю старую и восстановлю ее своими руками. Разве, что сельчанам, которых найму на работу, буду платить приличную зарплату. Вот, и все излишества.

Людмила слезла с чердака, очистила от налипшей паутины свой единственный костюм и вышла за калитку встречать Иванечку.

Иванечка на этот раз приехал на телеге, которую тащила рыжая кобылка.

Людмила забрала из его рук теплую банку парного молока, отнесла в дом и забралась на телегу. Домой она вернулась поздним вечером, уставшая, но полная надежд на перемены – она верила, что черная полоса в ее жизни заканчивается и вслед за ней наступит полноценная жизнь, наполненная радостью и счастьем.

Перед сном Людмила встала на колени перед висевшим в углу горницы образом Пресвятой Богородицы, жарким шепотом начала рассказывать о своих бедах и жаловаться на свою горькую жизнь.

Людмила не знала молитвы, и изливала свою душу потемневшей от времени иконе, словно беседовала с единственной, заветной подружкой, которая все поймет и не предаст. Когда она поведала о всех бедах, свалившихся на ее голову, то начала усердно кланяться и давать клятвенные обещания, что дальше будет жить праведной, правильной жизнью и постарается больше не мешать людям, которые по тем или иным причинам окажутся рядом с ней.

– Клянусь тебе, матушка, что лучше я съем черную горбушку хлеба, и запью глотком воды, что льется из родничка, но к чужому моя рука больше не протянется, – Людмила наложила на себя крест и стукнулась головой об пол, – клянусь тебе и обещаю, что не допущу в своей жизни тяжкие грехи. Только ты прости меня, и благослови на праведную жизнь.

Уже засыпая, Людмила вспомнила маленькие ножки в ярких туфельках, скользящие по темной воде перед ее лицом, и прошептала:

«Как ты, Олюшка? Спасибо тебе, маленький ангел. Все у меня хорошо, только вот с тобой встретиться снова очень хочется. Мне бы такую дочку, как ты. Так нет же, все снова Зоське, – Людмилино тело дернулось, и она резко села на постели, – ну, откуда у меня снова эти непотребные мысли? Ведь только, что клялась, что изменю не только свою жизнь, но и помыслы. Следи за своими мыслями, рыжая дура!» – приказала Людмила себе и заснула сном праведницы.

А Олюшка в это время проснулась, открыла глазки и увидела возле кроватки своего папу. Папа поднял ее на свои руки и сказал:

– Зосенька, смотри, наша лапочка проснулась.

Александр Михайлович одел доченьку, и они все вместе спустились в гостиную. Несмотря на то, что время было позднее, в доме Чарышева спать никто не ложился. Здесь не спали уже третьи сутки, потому что Олюшка три дня назад заснула и проснулась только сейчас.

На второй день ее сна из Москвы прилетел Анцев вместе со знаменитым на всю Россию доктором-педиатром. От спящей принцессы ни на минуту не отходили Зоя Николаевна и Дарья Никаноровна. Все констатировали глубокий, спокойный сон. Но почему он такой длинный и когда малышка проснется – на этот вопрос вразумительно ответить никто не мог.

В притихшем доме Чарышева все обитатели говорили только шепотом, чтобы случайным шумом не испугать девочку.

Николай Петрович не захотел остаться в больнице и находился тоже здесь. Рука у него перестала пылать огнем, а перевязки умела делать Анна Семеновна. Она строго выполняла предписания Дарьи Никаноровны, хотя считала, что народные знахари с ожоговой раной Николая Петровича смогли бы справиться гораздо быстрее, чем примочки и инъекции больничных докторов.

Николай Петрович не мог покинуть дом еще и потому, что рыженькая террористка могла бродить где-то рядом с домом и в любую минуту сюда вернуться. Вообще, как-то странно она исчезла – с химическими ожогами далеко не уйдешь, все равно страшная боль вынудит обратиться к медикам. Это Николай Петрович знал по себе.