Праздник лишних орлов

Он молча кивнул. Я дал ему две мелкие купюры. Он ушел, а я огляделся. Общего впечатления сразу не передать. Маленький сарай с дощатым полом и стенами, обшитыми листами фанеры. Слабый запах тухлой рыбы и пыли. На стенах приколотые кнопками фотографии актрис, вырезанные из старых журналов, и темная поношенная одежда на вбитых гвоздях. Всего одно окно, выходящее на реку. В нем одинарная рама с пыльными стеклами. На полу пустые бутылки, почти все – лежа, гильзами на поле боя. Особенно много их под железной кроватью. Она стоит в углу, закиданная разным тряпьем. Посреди кухни – маленькая печь. Сложенная из кирпича, растрескавшаяся и закопченная. Ее не зажигали с весны. Потолок над ней черный. По углам пыльная паутина. В противоположном кровати углу – тумбочка, на ней ничего нет. Рядом грязное белое блюдце, в нем – мелкие рыбьи головы. В углу справа от входа стоит продавленное кресло с ободранными подлокотниками. Я сел в него. Оно повернуто к печке, и из него не видно окна.

В дверную щель забежал дымчатый котенок и, царапая когтями, полез вверх по спинке кресла. Залез мне на плечо и замурчал. Я осторожно снял его с плеча и посадил себе на колени. Он был теплый, мокрый и странно чистый для этой кухни. Я погладил его, он осторожно вцепился в мою руку когтями, затем, прижав уши и зажмурив глаза, завалился на спину и стал несильно кусать палец, которым я хотел почесать его между ушей. Скоро он потерял ко мне интерес, спрыгнул и подошел к блюдцу. Понюхал рыбьи головки, оглянулся на меня и мяукнул.

– У меня ничего нет, – растерянно сказал ему я и развел руками. Я же всегда по-спартански – ни себе, ни другим.

Котенок смотрел на меня, выгнув хвост знаком вопроса. Я понял, что занимаю кресло его хозяина, встал, сделал шаг в сторону и глянул в окно. Виден был кусок речного берега с баней и почти неподвижная под дождем осина.

Дверь открылась, и появился Андрей. Волосы его намокли, по лицу текли дождевые капли, но он не обращал на это внимания. Даже не утерся рукавом. Он принес бутылку пива и маленький пакет, свернутый из газеты. Развернув его, он вынул две рыбешки и кинул их в блюдце, а пакет положил на тумбочку. Потом сел в кресло, открыл пробку и протянул бутылку мне. Я отрицательно мотнул головой. Он сделал глоток из горлышка и поставил ее на пол. Откинулся на спинку кресла и выдохнул. Я стоял и делал вид, что рассматриваю журнальные вырезки на стенах. Взглянув на него краем глаза, я увидел, что он смотрит на грызущего рыбу котенка. Лицо его при этом оставалось совершенно бесстрастным, то есть было абсолютно непонятно, о чем он думает.

– Симпатичный, – похвалил я, не зная, как начать разговор.

– Сразу много нельзя давать: обожрется. Съест, сколько ни дай. – Голос у него был тихий и почти без интонаций.

– Как кота зовут? – спросил я.

Он молчал и только мигал отекшими глазами.

– Да никак, – ответил наконец. – Просто кот.

– А откуда он у тебя?

Снова долгая пауза. Словно мы разговариваем по телефону и между нами полземли. Видно, я заставляю его напрягаться и думать.

– Прибежал откуда-то.

– А рыба откуда?

– Баба в магазине рыбой торгует, мелочи мне дала.

Теперь я взял паузу. Без спросу закурил. Протянул ему пачку.

– Не, не хочу. – Он мотнул головой, отхлебнул из бутылки и снова тяжело вздохнул.

Пиво, конечно, слабое лекарство. Но немного помочь должно. Я ждал, когда ему станет легче.

– Слушай, Андрей, давно ты вот так живешь?

Он, по-видимому, не понял, что значит «давно» или «вот так». Не отвечал.

– Ну, вот тут, в кухне. Это ведь летняя кухня, да?

Теперь он кивнул и сказал:

– Года два… Как дом сгорел. В нем мой брат жил с семьей. После пожара он к теще переехал, с женой. С детьми. А я тут остался. У них там негде.

– Как же ты зимой? Холодно же.

– Печку топлю. Снегу навалит до самого окна, не так дует. А окно пленкой забью – теплее.

– Не видно же ничего!

– Почему не видно? Свет проникает…

Ему полегчало от пива, и он немного разговорился, приглядываясь ко мне.

– А топишь чем? Дров не видать.

– Щас не топлю. Лето. И так тепло, – объяснял он, – а зимой отходы таскаю. С лесопилки.

Подходящее слово – отходы.

– А живешь на что? Не работаешь ведь, наверное?

– Не, не работаю. Временно… Надо куда-то устраиваться, но у нас некуда. Халтурю я. Бабкам заборы чиню, дрова колю.

– А раньше чем занимался?

– Когда раньше?

– До пожара.

– В городе жил. – Он задумался, будто вспоминая. – Слесарем работал.

– Слушай, а сколько тебе?

Меня удивило, что он опять замолчал, прежде чем ответить. Не помнит? Не хочет разговаривать? Думает, что мне от него нужно? Вряд ли стесняется…

– Сорок три. Зимой будет.

Я решил не церемониться:

– А семья была? Дети-то есть?

– Была. И дети. Двое. – Он так неуверенно ответил, как будто вспомнил что-то очень давнее и далекое.

Причем я видел, что воспоминания не взволновали его ничуть. На его лице все так же, не замечаемые им, сохли дождевые капли. Я решил сменить тему:

– Ты, я вижу, любитель кино?

– Это от племянницы осталось. Она картинки клеила.

Снова мы молчим.

– Андрей, а дальше-то что собираешься делать?