Праздник побежденных: Роман. Рассказы

Я не пил. Питался всухомятку и небритый, прикуривая от папироски папироску, молча трясся в грязных носках на верхней полке. То я видел Фатеича с маузером у колена, который он так любил, холодным неприступным генералом — каким он был сейчас, то он являлся заискивающий, с добрыми и грустными глазами, каким я видел тогда, в последний раз, и шептал: «Фелько, чертушко, а ведь обманываешь старика! Юродивый дал тебе вот эту книжицу», — он разжимал кулак, на задубелой ладони лежал Ваняткин требник. Лошадиное лицо Фатеича надвигалось к виску и шептало, шептало ласково и заискивающе, обдавая запахом похлебки: «Плюнь, Фелько, на нее! Своими слюнями плюнь и растопчи. Свобода — и мы друзья». Он замолкал, и тень его, размазанная по краснокирпичной стене камеры, неподвижно внимала. «Верь, Фатеич, не Иуда я». «Что ты, глупый, — радостно вскрикивал он, — нет, Фелько, Бога. Сверху атмосфера одна. Учеными доказано».

Омерзение преисполнило неистовой ослепляющей силой. Я не мог сказать «Нет!», ибо в камере незримо присутствовал Ванятка, неосознанная совесть моей жизни, и я твердил в кирпичный пол: «Есть, есть, есть!» «Как знаешь, Фелько! — Фатеич надевал очки, и глаза становились маленькими и холодными. — Если же он есть, то пусть и спасает тебя. — И неожиданно взревел: — Дневальный!!! Воды!!! — И мне: — Раздеться! Встать! Смирна-а-а!»

Бледный, с извивающимися в страхе губами, он примкнул к стене нары и разлил воду, оставив сухой островок на полу. Я стоял босой, с подштанниками в руках, он же чугунно застыл на фоне решетки, издавая тихий чмокающий звук губами. Между нами лежала вода. Час, а может и три, я глядел в неподвижную спину, и сумрак размазывал ее. А когда глянул на пол — понял, схожу с ума. Свинцовая гладь поднималась, поглощая камеру, уже по колено, по грудь, парализовала волю нечеловеческим ужасом. В голове то ватная пустота, то опять Фатеич издавал почмокивание, и тысячи кузнечиков стрекотали, пилили враз, и череп, готовый треснуть, распирал грохот. Я был готов поползти, обнять его сапоги и вымолить прощение.

И тогда из-за спины, как легкое дуновение ветерка, расслышал шепот: «Терпи!» В темноте бледнело виноватое лицо.

— Боже! Ванятка, для чего книжица? Для чего вода?

— Так надо!

— Может, нет тебя? Может, бред?

— Раз видишь — значит, есть!

— Я утону!

— А ты плесни на него. В ведре еще есть вода. Это можно.

— А как же потоп?

— Это гипноз. Это он может. Ты сильней плесни.

Я нашарил ведро. Оно звякнуло. «Смиррнааа!» — взревел Фатеич.