Праздник побежденных: Роман. Рассказы

После чая я бездельничал. Никто не командовал, не понукал, ничего не нужно было делать. Я лежал в светлой комнатке. Клубился дым в солнечном снопе. В оконце мальва да небеса. Мне было хорошо. И доходили слова тюремщика: «Обвинение снято. Свобода!» Заживет синяк под глазом, думал я — и махну домой. Поступлю в Аэрофлот, буду возить пассажиров в разные города. И еще куплю фотоаппарат, дорогой и хороший (моя давнишняя мечта). Я стал вспоминать «штурманскую», курсы — истинный, компасный, мнемонический подсчет, мысленно сел в кабину самолета, ноги легли на педали, руки на штурвал, и вот уже земля понеслась серой штриховкой, капот чертит горизонт. Я ощущал взлет — до самолетной дорожки, до шума ветра, облепившего шлемом голову, и с радостью подумал: помню все!

Я курил, поглаживая на груди котенка, и строил планы. Из угла скорбно, будто ничему не суждено сбыться, глядел Спаситель. Мне не нравился его взгляд. Я вспомнил, как молился ночью, бил поклоны, ползал и устыдился: и чего так? Ведь картинка! Я даже встал, приблизил лицо. Он глядел так же сквозь меня, а за иконой паутина, оболочки мух, пыль войлочная и никакой святости. Я вспомнил о Фатеиче — он для меня ушел в прошлое. «Нет, — сказал я равнодушному лику, — Бога нет!» — и лег. Но под подушкой рука наткнулась на книжицу, на подаренный Ваняткой требник. Я раскрыл ее и прочитал:

ИОВА гл. 4.

«Среди размышлений о ночных видениях, когда сон находит на людей, объял меня ужас и трепет, и потряс все кости мои. Дух прошел надо мною, дыбом стали волоса на мне. Он стоял, — но я не распознал вида его, — только облик был перед глазами моими, тихое веяние…»

* * *

Я стал серьезней. Все-таки что-то есть, не может быть, чтобы уж совсем ничего, подумал я.

Почитав, я задумался о жизни своей неудачной. Нет мне покоя, беспричинно страшусь, страдаю, жду несчастья, оно и приходит. Рок над моей головой — а за что? У верующего есть вера, есть опора и покой, и, что бы ни произошло, — на все воля Божья, — размышлял я и, вдохнув густоцвет акации, вспомнил маму, и далекое детство потянулось праздничной гирляндой.