Праздник побежденных: Роман. Рассказы

Была полночь, и свет луны с оконца вывел из бездумья. На рассвете они придут, чужие и серьезные, и поведут босиком по росистой траве, наверное, за школу. Когда ж потом я стану предметом, и трактор с желтым маховиком потянет прицеп, наверное, за луг, к оврагу, я буду перемещаться по кузову от борта к борту, как вещь. Я буду мертв. А когда взойдет солнце, мое тело с бесстыдно выпяченной лобковой костью и вывернутыми ногами будет стыть на дне оврага. Покойникам всегда неудобно, бесстыдно и все равно. А над оврагом закружит воронье. А болотник там, в подсолнухах… на пепельном пятачке.

Я допустил преступную халатность, я не послушал командира, и вот. Сам виноват. Всегда кто-то виноват, а человека нет, не будет и меня. И поделом. В жизни нет вакуума, малейшая ошибка и… получай. Не ошибайся. Это были последние суетные мысли, они уже перестали злить, и мне хотелось одного — покоя. Я вспомнил о монахе, безвестно умершем у ключа, пески замели его старые кости, и никто не узнает о нем. Я тоже умру. Я тоже не изменил своей вере. И как хорошо, что рядом Ванятка. Он, наверное, спит под кошмой. Мысль то теплилась, то затухала. Пришло смирение. А когда снова открыл глаза, то ночь белела в лунном свете. Боже! Да она ж холодна, да и я мертв! И что там белеет в темноте за лунным снопом? Что за лицо в серебряном окладе? Дедушка? Это он смиренно улыбается за голубым светом в темноте. Дедушка, как хорошо, что ты пришел! Теперь я не один! До первых петухов недолго осталось. Он поднял деревянный крестик, прошептал: «Все суета сует, до первых петухов век, а может быть, мгновенье, но его нужно прожить, на все Божья воля». Мне стало восторженно и грустно, я закрыл глаза, а когда открыл, то увидел — там, за лунным снопом, обронив голову, темнеет висельник, в руке наган. «Дедушка! Это отец! Он тебя в тюрьме сгноил…» И снова шепот: «Что ж, Феликс, людей нужно прощать, он перед смертью все понял, — и добавил тихо: — Прощай, уж первые петухи пропели». И — никого, я один в ночи. «Дедушка!» — вскрикиваю я. Глухая тьма у двери, то ли явь, то ли бред, но мне грустно и легко.

Луч изломался, в оконце мелькнуло; я вслушиваюсь — скрипит щеколда, дверь пропускает сутулую тень, и снова тьма. Конечно, бред, так бывает, но мне хорошо. В лунный квадрат на полу ступил ботинок, и дыхание на моем лице.

— Ты спишь? Нет, ты не спишь! Глаза твои открыты.

— Еще рано, петухи еще не пропели, — говорю я.

— Их просто нет, война ведь, — его голос удивлен и певуч. — Хочу побыть с тобой, ведь ты один.