Праздник покойной души

По дороге домой, не умолкая, обсуждали с Наташкой странные взаимоотношения, возникшие между сторонами сложившегося треугольника. Единогласным было только одно мнение: Маринка – оторва, Милка – дура! Не захотела разобраться в ситуации и бросила непутевую дочь на произвол ее же избалованности и разболтанности. Следовало проявить твердость и решительность, убрать с семейной дороги камень преткновения – стриптизера. Иначе говоря, вернуться для проживания в собственную московскую квартиру, попросив Влада немедленно освободить ее по собственному желанию. В оценке самого стриптизера возникли разногласия: Наташка по-прежнему считала его только хитрым приспособленцем и виртуозным мастером вешать посторонним лапшу на уши. Мне же интуитивно казалось, что парень не из категории подонков. Но у него определенно есть свой личный интерес к Дашковским. Задавая ему на всякий случай вопрос о причине появления в загородной резиденции Милочки в ту самую ночь, когда был убит Эдик, я не ожидала такой реакции… Думала, психанет в спешке сборов и от всей души пошлет нас куда подальше. На крайний случай, очень естественно удивится и переспросит – не ослышался ли? И ведь не настоял на ответе на свой вопрос, откуда у нас эти сведения! А что, если он знал, кто мог ими поделиться? Вдруг в ночь убийства заявился в деревню Панкратово не один? Исключая, конечно, Эдика… И потом, создается впечатление, что Влад заранее обеспечил себе алиби – переговорил с кем надо на работе и, разумеется, с Маринкой. Все готовы подтвердить: ночь с воскресенья на понедельник он провел у своего шеста в стриптизбаре, а под утро, уставший, но довольный, вернулся в арендуемую им комнату, доложив об этом специально разбуженной ради этого Маринке.

Голова шла кругом. Я хорошенько ею встряхнула, отбрасывая свои размышления, и услышала голос Наташки, болтавшей что-то про смесь риса с изюмом и черносливом.

– Это называется кутья! – авторитетно пояснила я. – Правда, сейчас не все готовят ее на поминки. Обходятся блинами и киселем.

Наташка умолкла, притормозила, свернула к обочине и остановилась. Резко развернулась ко мне и грозно спросила:

– Ты что, блин, совсем окосела от своего шампанского?

Я заартачилась – с какой стати оно мое и почему это я окосела – точно знаю, что этой кутьей поминают усопших, аккурат после захоронения…

Орали мы дуэтом, но, слушая исключительно только себя, а поэтому – долго. Я охрипла первой и замолчала. Мне и в голову не пришло, что до моего вмешательства Наталья самозабвенно делилась со мной памятными вехами процесса приготовления необыкновенно вкусной фаршированной индейки…

Охрипнув во вторую очередь, подруга со слезами уверила меня, что я своей кутьей на всю жизнь лишила ее возможности воспользоваться уникальным рецептом. Шепотом, но искренне, я попросила прощения и у нее, и у Бориса, и у Лешика.

– У них можешь не просить, – также шепотом разрешила Наташка. – Они простые истребители. Что приготовишь, то и съедят, не особо вникая в трудоемкость процесса… Может, оно и к лучшему. Далась мне эта покойная индейка! – Она вздохнула: – Сварю на ужин овсяную кашу. Сытно и полезно. Все равно колбасой заедят… Что дальше-то делать будем?

– Надо дозвониться бывшей сиделке. Попробуй, а?

Я взглянула на подругу и, получив кивок понимания и согласия, продолжила:

– А теперь самое неприятное, извини, что опять на ту же тему, о похоронах… Придется все же, так сказать, поприсутствовать… Я тут подумала – Марине может показаться странным, что мать просила нас о ней позаботиться, а мы даже не явились поддержать ее в трудный момент. И вообще, следует понаблюдать за людьми, которые приедут проститься. Вдруг там будет убийца? – Я поежилась: – Слово-то какое – «проститься»… Простить и получить прощение. В принципе нам его прощать не за что, ему нас тоже. Поэтому и говорю, мы просто поприсутствуем. Только цветы, пожалуй, надо купить.

Наталья, успокоенная моими рассуждениями, особо препираться не стала. Пробурчала, что к гробу и близко не подойдет. Я прекрасно знаю ее отношение к покойникам и должна понять. С моей легкой руки, вернее, языка без костей, просто вообразит в гробу не Эдика, а все ту же индейку.