Гроссмейстер был не менее умён, чем Олеандра, однако он принадлежал к старшему поколению, которое не привыкло задумываться над такими мелочами, как плащи и вешалки. И что ей дался этот Йорген? Куда она клонит? Что за ребячество, даже слушать тошно!
— Вот, значит, какие вопросы вы обсуждаете у секретаря? Красиво, нечего сказать!
— Что ж, — возразила Олеандра, — секретарь умница и светлая голова. Но ты ещё не ответил на мой вопрос.
Гроссмейстер слегка поморщился:
— Я не намерен объяснять тебе чудеса!
— Ещё бы! — гордо заявила Олеандра. — В нашем роду, слава богу, не было идиотов. Но почему же в таком случае ты запрещаешь мне мыслить? Разве не сказано в евангелии от Йоргена, глава третья, стих двадцать девятый: «Подумаете о сём»? И как вам не стыдно проповедовать всю эту чушь о человеке, который умер триста лет назад, да ещё убеждать людей в том, что он вернётся!
— Никого мы не убеждаем!
— Нет, убеждаете! А для чего же тогда нужна соборная невеста? Для того, чтобы всю жизнь ждать Йоргена, который умер триста лет назад! Нечего сказать, забавная история! Ведь даже ребёнку ясно, что вы сами в это не верите!
— Что это значит?
— А то, что, если бы вы хоть на йоту верили в возвращение Йоргена, у него были бы молодые, красивые невесты, достойные настоящего святого. Вы же подсовываете ему старых каракатиц, вроде сорокавосьмилетней Аврелии или пятидесятитрёхлетней Лобелии. Одна хромая, другая беззубая! Вы представляете, что сказал бы святой Йорген, если бы он вернулся, сунул нос в брачный покой и вдруг увидел там этакую старую перечницу, играющую с котом и канарейкой! Но это отличная реклама для всего вашего святого предприятия, а на остальное вам наплевать.
На сей раз гроссмейстер был сражён. Он не мог отказать дочери в известной проницательности и смотрел на неё с возрастающим изумлением. «Вот в чём дело! — думал он. — Оказывается, она сама не прочь стать соборной невестой! Не потому ли она так рассердилась на нас?» В голове гроссмейстера тут же созрели новые честолюбивые планы, сердце преисполнилось гордости, и он с глубоким интересом посмотрел на свою умную честолюбивую дочь.
Но Олеандра разочаровала его. Она вдруг заявила:
— И в плащ вы не верите.
— Что ты сказала? — взревел он.
— То, что слышишь. Когда ты болел зимой, то собрал вокруг себя врачей и знахарок чуть не со всего света. А ведь куда было проще сходить в собор и прикоснуться к плащу святого Йоргена. Но ты прекрасно знаешь, что в нём не больше целебной силы, чем в твоём ночном горшке! А тебя не удивляет, что именно у хранителя плаща все явные и тайные болезни, какие только можно себе представить: нарывы, хрипота, воспаление печени, одышка, ожирение сердца, подагра, хромота, ломота в суставах, глисты, отрыжка и чёрт его знает что ещё! А кроме того: какой плащ за триста лет не проест моль? И потому у вас в соборе всегда есть запасный плащ на случай, если старый вдруг расползётся.
Гроссмейстер подскочил чуть не до потолка и, побледнев как мел, украдкой посмотрел на двери и окна.
— Это ложь! — прогремел он.
— Это правда! — ответила дочь.
— Кто тебе сказал? — прошептал он.
— Секретарь.
— Он этого не говорил.
— Говорил.
— Я это дело расследую, — сердито сказал гроссмейстер, — и, если он действительно проболтался, придётся заткнуть ему рот.
— Заткнуть рот! — воскликнула Олеандра. — У вас у всех заткнуты рты. Вы только разглагольствуете о плащах, в которые не верите! Да о невестах, которых сам дьявол испугается, не то что святой! Чуть что, вы угрожаете друг другу заткнуть рот да заодно водите за нос бедных паломников, начиняете их дурацкими россказнями о святом Йоргене, в которые никто из вас самих не верит.
— Ложь! Некоторые верят.
— Назови хоть одного!
— Хранитель священного сада!
— Он же болван, — спокойно возразила Олеандра.
— И казначей.
— У него жена — истеричка. Она говорит, что он
Гроссмейстер вышел из комнаты, но вскоре опять вернулся.
— Дочь моя, — сказал он, — ты ещё молода. У меня в юности тоже были сомнения, да и теперь я с тобой во многом согласен.
— Как же ты можешь проповедовать то, во что сам не веришь?