Праздник Весны

И она еще внимательнѣе посмотрѣла на сѣрую статуэтку, нагло улыбавшуюся влажнымъ лицомъ. То, что не было еще додѣлано, какъ-то уже подсказывалось само собою. И уродливое существо было сдѣлано такъ же талантливо, какъ все, что выходило изъ рукъ Коро. Но, благодаря этому, оно выглядѣло еще омерзительнѣе. Каждая черта, каждая складка дряблаго, вздутаго тѣла, наполовину покрытаго скатавшейся шкурой, похожей на чудовищную шелудивую чешую, были отрицаніемъ прекраснаго, гнусной насмѣшкой надъ украшающимъ жизнь искусствомъ. И сводившая члены судорога была, въ одно и тоже время, гримасой сладострастія и ненависти.

Лія прошептала быстро, почти задыхаясь отъ волненія:

— Разбей это! Мнѣ кажется, что ты осквернилъ свои руки… Разбей сейчасъ же и никогда больше не дѣлай ничего подобнаго.

Коро поднялъ уже руку, чтобы бросить въ воду свое маленькое чудовище, но остановился и посмотрѣлъ съ сожалѣніемъ.

— Мнѣ кажется, что это вышло довольно удачно. Вѣдь этотъ бѣдный уродецъ, разъ уже онъ родился, тоже имѣетъ право на жизнь.

— Я прошу тебя, мой любимый.

— Хорошо.

Кусокъ сѣрой глины тяжело упалъ въ воду и, погружаясь, влажное лицо успѣло еще разъ усмѣхнуться нагло и презрительно. По поверхности озера разошлись широкіе круги, разбѣгаясь отъ того мѣста, куда погрузилась статуэтка. Тогда художникъ почувствовалъ жалость и досаду и сказалъ грубо, стараясь не смотрѣть на свою подругу.

— Я не ожидалъ, что ты будешь предъявлять ко мнѣ когда-нибудь такія требованія. Я надѣялся, что буду попрежнему свободенъ въ своемъ творчествѣ.

— Прости меня… Я не могла поступить иначе. Пусть другіе всюду разыскиваютъ зло и наслаждаются имъ. А ты оставайся такимъ, какимъ былъ до сихъ поръ: чистымъ и свѣтлымъ и вдохновленнымъ радостью. Зачѣмъ тебѣ такіе гнусные образы? И почему ты раньше не нуждался въ нихъ?

— Но вѣдь я уже сказалъ тебѣ. Это — потемки моего духа. Можетъ быть, мы слишкомъ долго отдыхали тамъ, на островѣ, среди лазурнаго моря. Тамъ было достаточно времени, чтобы изучить себя самого. Тамъ, среди красоты, я нашелъ это уродство… Но дѣло не въ этомъ. Вотъ, я только что родилъ его, уродливаго, вызвалъ на свѣтъ изъ самаго темнаго уголка моей души. Онъ родился и имѣлъ право на жизнь, — а ты убила его. Не дѣлай меня убійцей, прошу тебя, Лія. Вѣдь онъ, все равно, остался со мною, — призракъ тьмы. Онъ тревожитъ меня. Зачѣмъ ты убила его?

Темно было на берегу, и медленные круги все еще разбѣгались надъ черной водой. Казалось, — онъ, внезапно рожденный и внезапно погибшій, смотритъ оттуда, изъ черной глубины, и кривитъ въ улыбку плоское, скуластое лицо.

42

Свѣтъ, океанъ свѣта, ослѣпительное сіяніе, играющее всѣми красками, какія только создала природа. Это не лучи солнца, знойные и страстные, которые волнуютъ и обжигаютъ; и это не трепетное сіяніе порабощенной властительницы ночи; и это не искусство творца-человѣка, столь же прихотливое, какъ его изощренная мечта.

Снѣгъ и ледъ, снѣгъ и ледъ, и холодная, мертвая вода въ глубокихъ ледяныхъ трещинахъ. Но даже до глубины этихъ трещинъ достигаетъ радужное сіяніе, оживляетъ мертвую воду. Сіяніе преломляется въ ледяныхъ стѣнахъ, дробится милліонами искръ въ безконечной пеленѣ снѣга, исчерченнаго свѣжими слѣдами. Въ посвѣтлѣвшемъ ночномъ небѣ разверзлись ворота, за которыми съ начала міра замкнулась тайна побѣжденной ночи. Свѣтъ спускается пеленой, развертывается и свертывается въ живыхъ, многообразныхъ складкахъ. Захватываетъ половину неба — и вотъ, кажется, уже изнемогъ и гаснетъ, покрывается невидимымъ пепломъ. Но вспыхиваетъ новое пламя и еще новыя краски находятся для полуночной игры.

Снѣгъ кажется иногда зеленымъ и холоднымъ, иногда багряно-краснымъ и потому теплымъ, какъ кровь. Огнистыя змѣйки бѣгаютъ по льду, любовно замираютъ, прижимаясь къ его скользкой груди, и бѣгутъ дальше, пламенныя, но не палящія, вѣчно воскресающія и вѣчно гаснущія.

Изъ снѣга и льда поднимаются высоко черные скалистые уступы, настолько крутые, что снѣгъ не можетъ держаться на нихъ, и ихъ черное, зазубренное тѣло всегда обнажено. Жестокій морозъ изрѣзалъ ихъ сѣтью трещинъ, но скалы все еще такъ же крѣпки, какъ въ тѣ дни, когда онѣ только что вышли изъ жаркихъ земныхъ нѣдръ.

— О, Астрея, какъ это прекрасно!.. Но гдѣ же ты, Астрея?

Виланъ оглядывается и вспоминаетъ, что онъ здѣсь наединѣ съ товарищами — строителями маяка — и, что Астреи еще нѣтъ. Но она сказала, разставаясь, что вернется скоро.

— Почему тебя нѣтъ здѣсь, Астрея? Я разсказалъ бы тебѣ, какъ это прекрасно.

Онъ смотритъ на сѣверное сіяніе, которое сдѣлало ему такую торжественную встрѣчу на далекомъ сѣверѣ,—ему, творцу свѣта. И онъ, жадно всматриваясь, запоминаетъ, что онъ можетъ похитить изъ этого богатства, которое такъ расточительно разбрасывается по безлюдной пустынѣ.