Праздник Весны

Она привѣтствовала его просто и радостно. Онъ подвинулся, чтобы освободить ей мѣсто на томъ же камнѣ.

— Ты измѣнилась, ты поблѣднѣла. Какъ ты жила здѣсь?

Почему то радовался этимъ блѣднымъ щекамъ. Да, да. Хорошо, что она измѣнилась. А у нея, въ самой глубинѣ глазъ пробѣгали какія-то смутныя, непрерывно мѣняющіяся настроенія, — и спокойный, радостный голосъ говорилъ, какъ будто, не то, что хотѣлъ.

— Я много работала, Коро. И болѣзнь Павла очень взволновала меня. Должно быть, поэтому-то я не совсѣмъ хорошо выгляжу. Но и ты… Тебя я надѣялась встрѣтить не такимъ.

Онъ не слушалъ.

— Какъ хорошо, что именно тебя я встрѣтилъ первую.

— А развѣ ты такъ хотѣлъ меня видѣть? Ты часто вспоминалъ обо мнѣ?

— Не такъ часто, Формика. Не такъ часто, какъ бы слѣдовало. Но теперь, когда я опять вижу тебя, я чувствую, что и не забывалъ тебя ни на одну минуту.

Смутныя настроенія все бѣжали въ глубинѣ зрачковъ. И вдругъ остановились, замерли на чемъ-то одномъ. Удивленіе и, какъ будто, страхъ. Радостный страхъ?

— Я надѣялась, что твоя жизнь была достаточно полна и безъ меня. Мы давно не видѣлись… Давно для горя. А для радости? Развѣ давно это? А теперь, я знаю, у тебя есть еще новое: сынъ.

Говорила это и не смотрѣла уже больше ему прямо въ лицо, избѣгала его напряженнаго, горящаго взгляда.

— Да, сынъ. Очень красивый, очень хорошій мальчикъ. Ты должна повидать его поскорѣе. Но не теперь еще. Подожди. Мнѣ нужно такъ много сказать тебѣ. Много такого, что поймешь ты одна.

Она стояла, не рѣшаясь присѣсть. Тогда художникъ привлекъ ее ближе къ себѣ, усадилъ почти насильно.

— Помнишь, Формика, когда мы разстались, — въ ночь праздника, — я думалъ, что двери счастья широко открылись передо мной. У меня было все, что я желалъ тогда. И я получилъ все желанное и обѣщанное, — и даже больше обѣщаннаго, — потому-что нѣтъ въ мірѣ женщины лучше Ліи. Но вотъ, мнѣ кажется, что эта было уже такъ давно. Слишкомъ давно. И что-то прекрасное, неуловимо-нѣжное, что было тогда и придавало всему свою окраску, — то уже исчезло.

— Но вѣдь ты любишь попрежнему?

Долго колебалась, но спросила о томъ, о чемъ хотѣла молчать. Молчать такъ, чтобы даже тѣнь этой мысли не коснулась Коро. И вздохнула съ облегченіемъ, когда художникъ отвѣтилъ быстро, не задумываясь и не колебаясь.

— Люблю ли? Конечно, Формика. И теперь еще выше и свѣтлѣе эта любовь… Люблю ли? Но вѣдь эта любовь — я самъ. Какъ же я могу не любить?

— И всетаки я вижу, что ты не удовлетворенъ. Совсѣмъ не такимъ надѣялась я тебя встрѣтить. Ты уже ищешь чего-то новаго.

— Можетъ быть, — не новаго, Формика. Можетъ быть, только — слишкомъ давно и слишкомъ хорошо потеряннаго.

Вѣтеръ треплетъ золотые волосы, прядь ихъ щекочетъ лицо Коро. Но ему пріятно это прикосновеніе и онъ не отстраняется. И пріятна вся близость Формики, потому-что онъ чувствуетъ, какъ она всѣмъ своимъ существомъ отзывается на его смятенныя, взволнованныя думы.

Зеркало озера блеститъ на днѣ долины. Въ зеркалѣ опрокинулись горы, — и бездонной кажется глубина, которой касаются ихъ опрокинутыя вершины.

Глаза Ліи — какъ зеркало, и душа ея чиста, какъ эта бездонная глубина. Но это зеркало отражаетъ только тишину.

— Слишкомъ много покоя, Формика. И этотъ покой принижаетъ меня. Онъ, какъ сонъ, приноситъ съ собой уродливыя видѣнія, которыя прячутся по уголкамъ души. И въ эти уголки не можетъ заглянуть Лія, потому-что она слишкомъ чиста — и слишкомъ спокойна. Горѣть я хотѣлъ бы, Формика. Горѣть, — вотъ, какъ горятъ твои волосы. Въ ихъ пламени искупаться, очиститься.

— Солнце уже садится! — сказала Формика и встала нетерпѣливымъ, порывистымъ движеніемъ. — Мнѣ нужно пойти къ учителю. Я боюсь, что онъ не переживетъ сегодняшней ночи.

Исчезла такъ же быстро, какъ появилась. И такъ же сыпался съ обрыва, тихо шелестя, песокъ и щебень.

Долина была уже вся синяя, — и синія тѣни и пятна ползли медленно вверхъ, къ желто-краснымъ вершинамъ. Вылетѣла изъ тѣни большая бѣлая птица съ острыми крыльями и сразу вспыхнула вся, пронизанная послѣднимъ вечернимъ лучемъ. Долго еще свѣтлой точкой таяла въ небѣ.

63

Какъ послѣдняя вспышка костра въ сосновомъ лѣсу Кредо, опять вспыхнули угасавшія силы Павла. Ночь провели друзья вокругъ него въ тревогѣ и волненіи, и съ минуты на минуту ждали, что придетъ, наконецъ, смерть. Но къ утру слабая краска появилась на блѣдномъ старческомъ лицѣ. Грудь начала дышать ровнѣе и глубже. Съ восходомъ солнца Павелъ открылъ глаза, еще разъ вернулся къ жизни изъ темнаго забытья, которое такъ близко къ черной ямѣ смерти.

Но врачи не обманывались. Предупредили больного:

— Всего только нѣсколько часовъ въ твоемъ распоряженіи, Павелъ.

Открыли окно. Свѣжій, бодрый запахъ жизни вошелъ въ комнату вмѣстѣ съ плывущимъ къ нему прозрачнымъ туманомъ долины.

— Дѣти, оставьте меня одного. На одинъ только часъ. Не больше. Я хочу приготовиться.

Всѣ ушли, одинъ за другимъ, разсѣялись, какъ вчера, по свѣтлымъ галлереямъ и пустымъ рабочимъ заламъ. Только въ одномъ залѣ маленькая группа учениковъ сидѣла, не вставая, надъ спѣшной работой, которой не могла остановить даже смерть.