Праздник Весны

— Когда пробуждаешься… пробуждаешься отъ мечтаній… такой же туманъ стоитъ въ глазахъ. Но онъ горячій, а не холодный. И слегка красноватый. Я не хочу идти съ вами, Формика. У меня опять подкашиваются ноги. Я останусь.

Фигура Кредо уходитъ въ туманъ, расплывается, таетъ безъ слѣда. Изъ тумана жизни хочетъ вернуться обратно туда, — въ свѣтную страну обманчивыхъ снови-дѣній.

Длинная процессія медленно движется по склону горы. Выходитъ изъ тумана и погружается въ туманъ, — и, поэтому, кажется безконечной.

Погребаютъ учителя.

Коро торопливо нагоняетъ Формику, такъ что Абела едва успѣваетъ слѣдовать за его размашистыми шагами.

— Формика, не нужно было оставлять Кредо! Онъ опять разыщетъ это проклятое средство. И я увѣренъ, что Висъ уже сторожитъ его гдѣ-нибудь по близости. Можетъ быть, здѣсь, рядомъ съ нами.

Сегодня ночью Формика разсказала художнику о чудесномъ напиткѣ. Разсказала все, что знала сама, и не скрыла своихъ колебаній предъ этимъ увлекающимъ ядомъ. Уже не было сомнѣній, что именно Висъ отравилъ писателя. И теперь Кредо живетъ только въ мірѣ своихъ призраковъ, и эти призраки сосутъ его кровь и надрываютъ силы.

— Не нужно было оставлять Кредо одного!

Формика дѣлаетъ жестъ отрицанія.

— Безполезно, Коро. Даже если бы мы имѣли право примѣнить насиліе, то и въ такомъ случаѣ мы ничего не могли бы добиться. Чтобы отвлечь его отъ яда, нужно дать ему что-нибудь еще болѣе сильное. Что-нибудь такое, что завлекло бы его цѣликомъ. Онъ не считаетъ себя больнымъ и отказывается лечиться. Можетъ быть, по своему онъ и правъ. Во всякомъ случаѣ, теперь онъ счастливѣе, чѣмъ прежде.

— Счастье ли это? Когда онъ лежалъ предо мной на землѣ, онъ былъ такъ страшенъ и… такъ гадокъ, Формика. Что-то звѣриное, тупое воскресло въ немъ. И его взглядъ, его глаза! Глаза безумца… Если есть на землѣ преступленіе, то его совершилъ Висъ. И я боюсь, что бѣдный писатель — не первая и не послѣдняя его жертва. Неужели онъ не дождется возмездія? Стараго, злобнаго возмездія, такого-же стараго и злобнаго, какъ его грѣхъ?

— Кто-нибудь изъ его жертвъ очнется. Можетъ быть, такъ и случится, я не знаю. Но Кредо боготворитъ его.

Говорили и шли впередъ по извилистой дорогѣ, мокрой отъ тумана. Голова процессіи уже остановилась, а оставшіеся все еще подходили и подходили, вливались новыми ручьями въ человѣческое море.

Круглая котловина въ горахъ и большая, плоская скала въ самомъ центрѣ этой котловины. Здѣсь будетъ памятникъ Павла, — вблизи отъ того мѣста, гдѣ онъ жилъ, училъ и умеръ.

На днѣ котловины маленькая группа каменщиковъ спокойно и неторопливо дѣлаетъ свое простое дѣло: замуровываетъ въ скалу урну съ пепломъ Павла. Горсть сѣраго праха, въ который обратилось тѣло, оставившее на землѣ безсмертное знаніе.

Когда все было кончено, разошлись такъ же тихо, какъ пришли. Вѣтеръ разорвалъ въ клочья туманъ и прогналъ его съ горныхъ склоновъ. Но сѣрая, какъ пепелъ, пелена его еще долго держалась въ котловинѣ.

66

За нѣсколько дней общей печали строители и ученики Павла сошлись близко. Уже покоилась въ сердцѣ скалы урна съ пепломъ, а строители медлили уѣзжать. Привлекала ихъ тихая зеленая долина и такъ пріятенъ былъ послѣ шума и суеты строительства безмолвный уютъ горнаго склона.

Лія попрежнему была занята ребенкомъ, который требовалъ за собою тщательнаго ухода. Присоединялась къ друзьямъ въ ихъ прогулкахъ и развлеченіяхъ такъ же рѣдко, какъ прежде на югѣ.

Были пары: Акро и Абела, Коро и Формика. Съ ними вмѣстѣ—одинокая Мара. Рѣдко показывался Кредо. Видѣли нѣсколько разъ, какъ онъ спускался внизъ, въ долину, гдѣ таился Висъ, и послѣ долгаго отсутствія возвращался обратно больной и разбитый.

— Формика, ты избѣгаешь меня. Ты никогда не остаешься со мною съ глазу на глазъ.

— Ты ошибаешься, Коро. Ты не могъ бы сказать этого, если бы не былъ такъ мраченъ и подозрителенъ. Какъ я могу избѣгать тебя…

Остановилась, какъ останавливалась теперь часто на половинѣ слова, не досказавъ мысли, и невольный испугъ засвѣтился въ глазахъ. Крѣпко берегла въ себѣ недосказанное и боялась, какъ бы Коро не прочелъ больше, чѣмъ нужно. Когда молчитъ языкъ, говорятъ глаза.

— Да, ты не прежняя. У меня еще звенитъ въ воспоминаніи твой смѣхъ, — прежній смѣхъ. И я слышу въ воспоминаніи твой голосъ, прежній голосъ. Гдѣ это?

— Многое измѣнилось съ того времени, Коро. Не только мой смѣхъ. Ты любишь и любимъ. А я одинока. Я хочу вѣрить, что ты счастливъ…

— Какъ бы и я хотѣлъ этому вѣрить! Но не одно только счастье приноситъ любовь. Откуда эти темныя полосы безсилія въ моемъ творчествѣ? Откуда эта злая тоска, которую я ничѣмъ не могу утолить? Нѣтъ удовлетворенія, нѣтъ и покоя. Или, можетъ быть, слишкомъ много покоя? Дай мнѣ свѣтлаго, жгущаго огня, Формика, дай мнѣ то, о чемъ я забылъ уже такъ давно!..

— У меня ли ты долженъ просить?

— Я знаю. Лія? Она понимаетъ, она видитъ. Она жалѣетъ меня и ничего не можетъ сдѣлать, потому что это не въ ея волѣ, несмотря на всю нашу любовь. Вотъ, я пришелъ къ какому-то тупику и нигдѣ не вижу выхода. Стѣны высокія, какъ эти скалы, — а крыльевъ нѣтъ.