Преданья старины глубокой

— Заветный нож! Чародейский! У нас у всех трех братьев такой есть — без них мы силы теряем, вторая личина слабеет, разум теряет, превращаться труднее… Нам эти ножи от батьки достались…

— А-а-а… — нахмурил чело Иван. — Ну, так бы сразу и сказал… А где ж я его возьму — нож-то? В сундуках, что ль, пошарить?..

— Должно, яга его при себе держит… — проворчал Яромир. — Хотя мара ее знает… Ты с плеча не руби — сами мы не найдем ни шиша. Лучше подожди, пока она сама тебе этот нож покажет…

— Ага, покажет… — замялся Иван. — А ежели она меня там съест?..

— Иди-иди, не трусь, — подтолкнул его в спину Яромир. — А если совсем худо придется — вопи погромче, выручу…

— Чтоб княжеский сын, да на помощь звал?! — возмутился Иван, храбро устремляясь к избе. — Ну-ка, где там эта яга?!

Оборотень удовлетворенно усмехнулся и растворился в чаще.

Дверь избушки оказалась ветхой, рассохшейся. Петли завизжали хуже молодого поросенка — Иван едва сдержался зажать уши. Он прошел внутрь, и сзади раздался резкий стук — дверь захлопнулась за спиной, словно живая. Княжич вздрогнул, но бежать не пустился. Рукоять кладенца, завернутого в тряпицу, успокаивающе грела ладонь.

Внутри было темно и ужасно тесно. Одно-единственное окошко, затянутое кожей, почти не пропускающее свет. Две трети избы занимает огромная печь. Упечь[25] отделена рваненькой занавеской, на полу — грязненький половик, прикрывающий западню[26].

Иван постоял, огляделся, а потом уселся на коник[27], предварительно отряхнув пыль. К этой скамье никто не прикасался уже несколько дней.

— Эгей?.. — нерешительно позвал он, чувствуя, как по спине бегают мурашки. — Есть кто?..

В пустой избе бабы-яги было страшновато. Где-то за печкой еле слышно стрекотал сверчок, за окном ухала сова, да по спине продолжали бегать мурашки. Княжич терпеливо ждал, время от времени поглядывая в окошко — туда, где, возможно, притаился в кустах Яромир.

Так Иван прождал довольно долго. Уже перевалило за полночь, когда снаружи послышался свист, шум, а в довершение — гулкий удар, будто на землю сбросили что-то тяжелое. Двери растворились (на сей раз петли даже не скрипнули!), и на пороге появилась жуткая всклокоченная старуха с метлой.

— Фу, фу, фу!.. — сипло каркнула баба-яга. — Прежде русского духу слыхом не слыхано, видом не видано, а нонче русский дух воочью проявляется, в уста бросается!

— Поздорову тебе, бабушка! — отвесил земной поклон Иван. — Прости уж, что без спросу зашел!

Старая ведьма поставила метлу в угол и встала напротив незваного гостя, упря руки в бока. Росточку она оказалась невеликого, Ивану не доставала и до плеча. Нос крючком, глаза желтые, огнем горят, зубы кривые, редкие, но острые, седые волосы космами, одета в бесформенную рванину — не поймешь, что это вообще за платье такое.

Но на плечах и верно — яга[28], как по чину подобает.

— Фу, как русска кость воня! — прошамкала бабка, потянув воздух волосатыми ноздрями. — Ну, гость непрошеный, отвечай — зачем пришел? Чего надобно?!

— А ты, бабушка, погоди кричать! — возмутился Иван. — Я, чай, не побирушка какой — я самого князя Берендея сын! Ты меня сначала накорми, напои, в байну своди, а потом уж и спрашивай!

— Хе!.. — сморщилась Яга Ягишна. — И то сказать — дура я, стала у голодного да холодного выспрашивать… Берендея, говоришь, сын?.. Хм-м-м… а ты какой же по счету будешь? Для старшого, пожалуй, молодехонек… да и середульний вроде малость постарше будет… меньшой, так?

— Так! Иваном кличут!

— Ну и то ладно. Ступай, Иван, в истопку, парься, мойся, а я пока на стол соберу… — проворчала старуха. — Байна парит, байна правит, байна все поправит… На вот, держи хлебушек.

Парная горница в избушке оказалась крошечная — едва человеку уместиться. Все освещение — тлеющая каменка, да лучина, кое-как приткнутая в щели. Топилась печь «по-черному» — дым выходил через дымволок в стене.

Однако Иван с удовольствием забрался на полок и начал нахлестывать себя веником — последний раз он парился еще в Тиборске, целую седмицу назад.

А как русскому человеку без бани обойтись? Никак не можно.

Гайтан с нательным крестом княжич, само собой, снял еще загодя, оставил в предбаннике. С крестом в баню нельзя. А хлеб, данный хозяйкой, густо посыпал солью и положил у печи — для банника. Известное дело — этого супостата не подмаслишь, так непременно пакость подстроит. Камнем кинет, кипятком плеснет, банную притку нашлет… а то и вовсю кожу сдерет, с него станется.

За стеной поскреблись. Из дымволока послышался приглушенный сиплый голос:

— Иван, ты там?

— Ага! — откликнулся княжич, работая веником. — Парюсь!

— Ты там пока ничего в рот не брал?

— Не-а, ничего пока!

— Я тебе сказать забыл — ешь-пей что хочешь, только брагу с киселем не трогай!

— А что так? — огорчился Иван. Он очень любил и кисель, и брагу.

— Брага отравлена! Яга туда сонное зелье сыпет! Она у меня так этот нож и стащила — хорошо, сам спастись исхитрился… Ты только притворись, что пьешь, а сам незаметно под стол выплесни!

— У, ведьма старая! — выпучились глаза княжича. — А кисель тоже отравлен?