Преданное прошлое

Я встала, набрала воду в ванну и уселась в нее с книжкой, которую прикупила по дороге на Паддингтонском вокзале, но через три страницы была уже не в силах читать дальше.

Вылезла из ванны, завернулась в полотенце и уселась на кровати. Письмо Эндрю лежало рядом, сложенное вчетверо, — немой укор.

Я неохотно развернула его и разгладила складки. Почерк у Эндрю был мелкий и аккуратный, несколько даже старомодный на вид; совсем не такой, какой я ожидала увидеть.

Дорогая Элисон!

Я знаю, что моя смерть станет для тебя ужасным шоком, даже несмотря на то что ты отчасти и сама несешь ответственность за то, что довела меня до этой точки невозврата. Дальше я жить не могу. Этот дом отнял у меня все. Вытянул всю волю к жизни. И когда ты снова завела разговор о детях, я понял, что больше этого выносить не могу. Зачем пытаться притворяться, что есть какое-то будущее — у меня и уж тем более у моего ребенка? История повторяется снова и снова: мы ничего не можем сделать, чтобы изменить собственную судьбу, и это … безумие — думать, что мы в силах придать нашей жизни новый импульс. Мне очень жаль, что наш брак оказался сплошным притворством. Прости меня за ту боль, которую я причинил тебе.

Но больше всего мне жаль, что я вовремя не увидел, в каком на-, правлении должна развиваться моя жизнь, что я должен прожить ее один, а не тащить тебя за собой в ее пучину. Но теперь по крайней мере у тебя есть шанс открыть для себя другое будущее. Продай этот дом и уезжай подальше. Здесь удушающая атмосфера, полная отчаяния и чреватая неудачами. Уезжай, пока ты в состоянии это сделать, спаси себя. Возвращайся в Лондон, найди себе кого-нибудь другого и не связывай себя свинцовой тяжестью воспоминаний о моей жизни и о моей смерти.

Уезжай, если не с памятью о моей любви, то хотя бы о моей заботе о тебе.

Эндрю.

Прочитав это, я еще минут двадцать сидела, держа ксерокопию в дрожащей руке. Потом все же встала, прошла к окну, выглянула наружу. Лужайка, а позади — океан.

Этот милый, весь наполненный светом дом, что они с Элисон создали, с его красивым садом и открывающимися великолепными видами, внушал мне такое ощущение, что я оказалась в тюрьме, в клетке. Мне было затруднительно представить себе голос Эндрю, произносящий все эти фразы и выражающий эти чувства, но я ведь никогда не видела его в состоянии тревоги или аффекта, разве что во власти алкоголя или сексуального вожделения, до краев наполненного добродушием и тестостероном. Но даже при этом некоторые его слова казались мне хотя бы отчасти справедливыми.

В небе светился узкий серп луны, словно щель в ночи, открывающаяся в иной мир. В ветвях дальних деревьев ухала сова. Моя мать всегда утверждала, что совы вещают голосами умерших. Она была суеверной, предрассудки унаследовала от длинной череды корнуольских предков, вечно хваталась за дерево (но без ножек — опасалась, что удача может уйти от нее), и если просыпала соль, тут же бросала щепотку через левое плечо, дабы отогнать дьявола, хотя и утверждала, что не верит в него. Еще мама верила, что между жизнью и смертью существует некое промежуточное состояние и что духи не тревожат живых, пока они спокойны, однако полагала, что некоторые духи в спокойствии не пребывают никогда.

Тут я обнаружила, что вся дрожу, хотя ночь была теплая. Несмотря на это, мне вдруг страшно захотелось распахнуть окно, будто бы для того, чтобы проветрить комнату, чтобы более свободно дышать.

Или чтобы выпустить отсюда дух Эндрю.

ГЛАВА 8