Преданное прошлое

У нее было ощущение, что тянущиеся вдоль дороги живые изгороди давят на нее, метелки щавеля угрожают ей своим ржаво-красным цветом, похожим на запекшуюся кровь, торчащие высоко вверх стебли наперстянки, сейчас лишенные цветов, вызывают подозрение, что их обезглавила чья-то безжалостная и злобная рука. Она украдкой глянула на Роберта, на его мощный, грубый профиль и непослушные пряди соломенно-желтых волос, выбивающиеся из-под шляпы. Способна ли она видеть это лицо на соседней подушке, просыпаясь каждое утро, день за днем, год за годом, а рядом, в соседнем сарае, будут мычать коровы, а на крыше над головой — орать чайки, и ее мир будет по-прежнему ограничен узкими рамками и близкими горизонтами? Все ее существо восставало против такой перспективы. Пока хозяин не объявил о том, что они с Робом помолвлены, она неплохо относилась к своему кузену; теперь же едва выносила его присутствие и с трудом могла представить себе, как поедет с ним в карете в церковь, а люди будут смотреть на них, уже как на супружескую пару. Пророчество цыганки, сперва давшее ей надежду, обернулось ложью: через месяц они с Робом станут мужем и женой, потому что извещения об их предстоящей свадьбе уже разосланы и развешаны, а леди Харрис купила у лучшего в городе торговца тканями несколько ярдов испанской парчи, ярко-синей, как море, когда его не застилает, как сегодня, туман. Торговец, кстати, оказался дядюшкой Кэт, Эдуардом Кудом, так что, надо полагать, это была весьма выгодная сделка. Шить себе подвенечный наряд в таком состоянии, когда при каждом взгляде на ткань желаешь, чтоб это был твой саван, вряд ли сделает платье символом удачи и счастья, которые так нужны, чтобы провести тебя через всю замужнюю жизнь. И что хуже всего, единственный возможный путь к спасению — в виде графини Солсбери, собиравшейся с визитом к ее хозяйке, — был перекрыт. Кэт уже две недели трудилась, вышивая напрестольную пелену; и вот в прошлый четверг курьер привез письмо от Кэтрин Хауард, в котором графиня сообщала, что лето хочет провести в своих семейных поместьях в Марлборо и надеется теперь приехать к ним вместе с мужем, который намерен осенью проинспектировать Маунт и оценить необходимость его укрепления и перевооружения.

В ту же ночь Кэт сложила едва начатую работу и упрятала под кровать. И с тех пор больше не прикасалась к ней.

Когда двуколка подъехала к дороге, тянувшейся вдоль берега, девушка рассеянно посмотрела на залив и нависшие над ним облака. Присутствие Сент-Майклз-Маунта ощущалось лишь в виде расплывающейся массивной тени. Прилив стоял высоко, но в море ничто не двигалось: суда и лодки отдыхали, пришвартованные на день к берегу, даже морские птицы сидели неподвижно, упрятав головы под крылья. Кэт лениво поигрывала нитью, выбившейся из подшивки рукава. При обычных условиях она немедленно занялась бы починкой, заштопав распустившуюся ткань такими мелкими и аккуратными стежками, что никто бы ничего не заметил, но, говоря по правде, сейчас у нее не было на это ни сил, ни желания. После того как ее судьба была окончательно определена и уже не оставалось никаких шансов увернуться, она чувствовала себя неясной тенью, прямо как этот замок на острове: пустой и безжизненной вещью, навеки окруженной беспокойным морем.

Дорога огибала гавань, проходя по набережной, мимо лабазов и пакгаузов, мимо рыбных складов и родника Сент-Энтониз-Уэлл, потом резко поднималась вверх, к Куэй-стрит и к церкви Богородицы на вершине холма. Они миновали поток паломников, взбиравшихся на холм, — люди, без сомнения, пришли послушать нового проповедника. Как узнала Кэт, он был пуританин и приехал издалека, из самого Лискарда, и от этого у нее совсем упало сердце: ее собственный дядюшка недавно перешел в эту секту и как глава семьи вознамерился заставить всех остальных последовать его примеру. Многие из устремившихся к церкви были одеты в простую одежду, но далеко не все, как подозревала Кэт, по причине бедности. Она узнала в толпе жирного старого олдермена Полглейза и его не менее толстую жену Элизабет — супруги, пыхтя и потея, пробирались вверх, обряженные в нечто очень простое и черное, разбавленное лишь белыми кружевами воротника и манжет.

Ирония ситуации заключалась в том, что всего несколько лет назад они выглядели бы в точности как испанские католики, которых так презирали, за исключением, может быть, плоеных воротников. Потом двуколка обогнала констебля, Джима Керью, и старого Томаса Эллиса с женой Элис, потом корабела Эндрю с сыном Ифриимом; потом Томаса Сэмюэлса и его сестру Анну; потом семейство Хоскинсов из Маркет-Джу, старого Генри Джонса, у которого был большой дом в Лескаджаке. Создавалось впечатление, что к проповеднику заявится целая толпа народу. Потом их кто-то окликнул, и Кэт увидела Джека Келлинча, который улыбался ей совершенно акульим оскалом с противоположной стороны улицы.