Преданность

Я увидела, как ее хрупкая фигурка в бежевом плаще пересекает школьный двор, на ней не было ни шарфика, ни украшений, она явно спешила. Цвет одежды, походка, манера носить сумочку — все говорило о том, что ей очень хочется не выделяться, соответствовать правилам, выглядеть как надо. Я встретила ее на крыльце, и мы вместе поднялись в кабинет для практических занятий. Она была совершенно не такой, как я себе представляла.

Я начала говорить про Тео. Сказала, что он кажется мне очень, очень усталым. Что ему все труднее сидеть на уроках. Он несколько раз спускался в медкабинет, на последней контрольной не смог ответить ни на один вопрос. Она сначала будто бы не хотела меня понять: отметки же у сына нормальные, так в чем проблема?

Я сказала:

— Проблема, госпожа Любин, в том, что ваш сын нездоров, с ним что-то не в порядке. Речь не об умственных способностях, а об общем состоянии, о том, что ему все труднее сконцентрироваться.

Она несколько секунд смотрела на меня. Пыталась оценить, насколько я опасна, наверняка прикидывала, можно ли осадить меня сразу: вы преподаватель, это вас не касается.

Она заговорила негромко и твердо: в профессиональном общении такой тон обычно довольно эффективен.

— С сыном все в порядке. У него переходный возраст и проблемы с засыпанием, потому что наверняка слишком много времени сидит в гаджетах, теперь вся молодежь такая.

Я так легко не отступаю:

— Рановато для двенадцати лет.

— Через несколько дней будет тринадцать.

— Вы знаете, какую жизнь он ведет у отца? Соблюдает ли режим?

Она набрала воздуха в легкие и потом ответила:

— Муж оставил меня шесть лет назад, мы больше не контактируем.

— Даже по поводу Тео?

— Да. Он большой мальчик. Живет по очереди то у одного, то у другого.

— И ему такая жизнь подходит?

— Это была просьба бывшего мужа, чтобы сократить алименты, кстати, он их вообще теперь не платит.

Я чувствую, как во мне закипает слепой гнев по отношению к этой женщине, как меня охватывает что-то темное, яростное, неуправляемое. За ее хрупкой внешностью чувствовался железный костяк, мне хотелось вытащить ее из зоны комфорта, пробить оборону.

— Вы не разрешаете Тео принимать участие в культпоходах класса. Жаль, конечно, потому что совместные мероприятия — важная часть сплочения школьного коллектива.

Она удивилась так сильно, что вряд ли это могло быть наигранным.

— Вы хотите сказать, он не ходит с классом в культпоходы?

— Вот именно. Ни разу не ходил. — Мне хотелось пойти дальше, выбить у нее почву из-под ног. — Если проблема в деньгах, можно обратиться в канцелярию за компенсацией…

Она повысила голос, чтобы прервать меня:

— Деньги не проблема, госпожа Дестре. Но когда он у отца, расходы должен нести отец.

Несколько секунд в воздухе висело эхо сказанных слов.

— И еще завуч удивляется, что вы никогда не посещаете родительские собрания.

— Я не хожу на них, потому что там есть риск столкнуться с бывшим мужем… Я… Для меня это было бы очень тяжело.

— Вашего мужа мы тоже ни разу не видели, я даже не уверена, что он в курсе этих собраний, ведь вы не потрудились дать нам его координаты.

Она на секунду опешила. Она пыталась понять.

— Бумаги заполнял Тео. В начале года, когда он сказал мне подписать листы персональных данных, я действительно обратила внимание, что не вписан адрес отца, но он сказал, что потом добавит.

Я почувствовала, что она дрогнула. Сомнение заставило систему обороны дать трещину.

Мне захотелось добить ее, в голову лезли какие-то язвительные замечания, которые я едва сдерживала — много лет со мной не случалось ничего подобного.

Эта женщина не защищала своего ребенка, и это выводило меня из себя.

— Ваш муж проявлял склонность к агрессии?

— Нет, совсем нет. Почему вы задаете мне этот вопрос?

Я вышла за красные флажки — линия осталась уже далеко позади.

— Знаете, мадам Любин, когда детей обнаруживают в яме или вынимают из петли, вопросы задавать поздно.

Она смотрела на меня так, словно в меня бес вселился. Оглянулась в поисках поддержки или свидетелей. Но в этом кабинете для практических занятий, белом, отделанном кафелем, мы были одни посреди защитных ковриков и микроскопов, в воздухе витал запах хлорки, немного напоминая больницу. У дальней стенки над раковиной четко, как метроном, капал кран.

И тут без всякого предупреждения она закрыла лицо руками и расплакалась. Я оторопела и стала неуклюже сдавать назад:

— Послушайте, несколько наших преподавателей отмечают, что с Тео что-то не так. Он ведет себя скрытно, уклончиво. Он может сорваться.

Она все плакала и что-то искала у себя в сумочке, она несколько раз повторила: «Не понимаю, я не понимаю», — в ней не было ни заносчивости, ни позерства. Я заметила, что у нее на шее плохо растушеван тональный крем, на щеках из-под косметики проступают красные пятна. Воротничок блузки казался потертым, а руки — слишком старыми для ее возраста. Этой женщине досталось от жизни. Разбилось все, о чем она мечтала, и она старалась хотя бы держать лицо.

Вдруг мне стало стыдно, что я вызвала ее и вот так мучаю. Без достаточных оснований.