Преданность. Год Обезьяны

В номере меня ждал сюрприз: кто-то снял со стены мою диаграмму и свернул. Я постелила поверх подушки футболку с портретом Джерри, плюхнулась в шезлонг и раскрыла “Аврелию”, но продвинулась ненамного дальше первой, заманчивой фразы: “Наши сновидения – это вторая жизнь”. Ненадолго забылась сном про революцию – я хочу сказать, про французскую, с молодыми парнями в развевающихся по ветру рубашках и кожаных бриджах. Их вождь привязан кожаными ремнями к тяжелым воротам. К нему подходит соратник с факелом в руке, твердо держит факел, пока огонь прожигает толстые путы. Вождь освобожден, запястья у него черные, вздутые. Он зовет своего коня, а потом говорит мне, что создал группу, называется Glitter Noun – “Блестки существительное”.

– Почему Glitter? – спрашиваю я. – Sparkle лучше.

– Это да, но Sparkle уже занято. Sparklehorse.

– А почему не просто Noun?

– Noun. Мне нравится, – говорит вождь. – Пусть будет Noun.

Вскакивает на своего чубарого коня породы аппалуза, морщится, когда повод задевает за запястье.

– Обработай чем-нибудь ожоги, – говорю я.

Волосы у него темные, волнистые, один глаз косит. Он кивает и уносится со своим отрядом в отдаленные пампасы, задержавшись лишь набрать воды из бурлящего ручья, где все те же обертки с орфографическими ошибками кружатся в струях, словно маленькие разноцветные рыбешки.

Проснулась резко, глянула на часы: запас времени едва почат. Рассеянно взяла один из журналов по библейской археологии. Я их всегда читаю с удовольствием: они словно отпочковались от детективных дайджестов, их герои вечно на пороге обнаружения какого-нибудь фрагмента арамейского текста или в двух шагах от открытия обломков Ноева ковчега. Обложка была самая завлекательная. “Смерть у Мертвого моря! Правда ли, что царя Саула пригвоздили клинками к стене Беф-Сана?” Обратившись к своей памяти, услышала звучную мантру женщин: они ликовали меж тем, как мужчины возвращались с битвы. Саул победил тысячи, а Давид – десятки тысяч. Достала из ящика стола гедеоновское издание Библии, но оно было на испанском; тут-то я и припомнила, что Саул, раненный вражеской стрелой, сам бросился на свой меч, чтобы избежать глумления и пыток в плену у филистимлян.

Огляделась по сторонам: на что бы еще отвлечься? Потом взяла одеяло и вернулась во дворик, убила несколько минут на изучение обертки “Пинат чузз”, но никакой ауры не уловила. Возникло отчетливое предчувствие: что-то вот-вот стрясется. Я боялась, что это будет как нож острый, оглушит, как гром среди ясного неба. Либо – и это даже страшнее – не стрясется, а оглушительно сорвется. Поежилась, подумав о Сэнди.

Часы утекали незаметно. Вышла прогуляться, сделала полкруга в окрестностях гостиницы, миновала табличку в честь Джека О’Нила – он был знаменитый серфингист, изобрел гидрокостюм нового типа. Попыталась воскресить в памяти серфингистов из старых фильмов про девушку Гиджет. Трой Донахью носил гидрокостюм? А Мундогги? И занимались ли они серфингом взаправду? Я велела себе даже ненароком не поднимать глаза на указатель “Дрём-мотель”, но вдруг подул ветер, пальмы согнулись и закачались, и на меня обрушилась умеренно сильная волна высокомерия.

Айерс-Рок, Улуру

– Ну что, помаленьку видим сны?

– Нет, ни одного, – уперлась я. – Никаких снов. Никаких снов. Все по-прежнему, ровно ничего не произошло.

Указатель разволновался не на шутку, прощупывал меня намеками и наводящими вопросами, морочил голову давно не актуальными телефонными номерами, допрашивал про очередность песен на определенных альбомах: например, какая песня идет перед “White Rabbit” (“Белый кролик”), а какая – между “Queen Jane Approximately” (“Примерно как королева Джейн”) и “Just like Tom Thumb’s Blues” (“Совсем как блюз Мальчика-с-пальчик”)? И правда, какая? Ах да, “Ballad of a Thin Man” (“Баллада о худом человеке”). Стоп, вовсе не она, но стоило о ней вспомнить – в голове зазвучал, накрепко привязался припев: “something is happening, but you don’t know what it is”. “Что-то происходит, но ты не знаешь, что”. Ну, это, скорее всего, просто очередная провокация. Распроклятый указатель откуда-то знает обо всем: куда я езжу и откуда возвращаюсь, что у меня в карманах: обертки от шоколадок, серебряный доллар 1922 года и клочок красной шкуры Айерс-Рок – тот самый, который я пока еще не нашла на пешеходной тропе на Улуру, где пока еще моя нога не ступала.

– Когда едешь? Между прочим, лететь туда очень долго.

– Что ты вообще несешь? Я никуда не еду, – сказала я надменно, пытаясь утаить какие бы то ни было мысли о грядущих путешествиях, но исполинский монолит упрямо высунул голову, всплывая, словно нетрезвая субмарина, в море моего внутреннего мира.

– Едешь! Я же вижу! Грозные буквы уже на стене. Куда ни глянь – красная пыль. Надо лишь прочесть, что говорят знаки…

– Откуда ты можешь хоть что-то знать об этом? – требовательно спросила я, вконец обозлившись.