Преданность. Год Обезьяны

Вернувшись в номер, разломила печенье, развернула листок с предсказанием. “Ваша нога ступит на почку далекой страны”. Постараюсь ступать поосторожнее, буркнула я под нос, но, перечитав, сообразила: нет, тут написано “на почву”. Наутро решила отправиться вспять по собственным следам, вернуться к истоку, войти в тот же город, в тот же отель в Джапантауне, в двух шагах от той же самой Башни Мира. Пришло время для бдения у постели Сэнди, пока он мучительно трудно проходит через экстремальные состояния – причем, вопреки своему обыкновению, не ради исследования воображаемых систем, нет, сейчас он должен измерить глубины собственной души. По дороге в аэропорт пришла мысль, что история Гамельнского крысолова – в сущности, не про месть, а про любовь. Я взяла билет до Сан-Франциско в один конец. Мне мимолетно показалось, что в очереди на предполетный досмотр вроде бы стоит Эрнест.

Башня Мира, Джапантаун

Интенсивная терапия

Когда я снова въезжала в Сан-Франциско, на дорогах было свободно. Номер в отеле “Мияко” пока не приготовили, и я, пройдя через недра двух торговых центров, перекусила в ресторане “На мосту”. Повар меня вспомнил, приготовил спагетти с икрой летучей рыбы. Все было точь-в-точь как несколькими неделями раньше – разве что Ленни недоставало: его присутствие приободрило бы меня. На телеэкранах крутились закольцованные отрывки из аниме “Жемчуг дракона”. Я поймала себя на том, что кое-как продвигаюсь по траекториям манги – листаю задом наперед “Тетрадь смерти-7”, пытаясь разгадать зрительный ряд. Черная угроза, нависшая в воздухе над мальчиком. Свет, сочащийся сквозь страницы с прерывистыми последовательностями цифр. Мои спагетти исчезли. Я едва вспомнила, как их ела. На счете дата – “1 февраля”. Куда подевался январь – пролетел стрелой? Я составила список дел, к которым давным-давно следовало бы приступить. Скоро со всем управлюсь, сказала я себе, но в первую очередь, с самого утра, поеду в больницу в округе Марин, где в отделении интенсивной терапии лежит как лежал беспамятный Сэнди. В пику этому факту я зашла в магазин, купила Сэнди каких-то сладостей из красной бобовой пасты. Сэнди любил такие – веерообразные ломтики рая.

Легла я рано. По телевизору смотреть было нечего. Я вообразила, что нахожусь в Киото, – без труда, ведь в моем номере кровать была чуть выше пола, а рядом – лампа с абажуром из рисовой бумаги и композиция из серой гальки, продуманно разложенной в бамбуковой песочнице. На тумбочке лежал полосатый – совсем как леденец – карандаш. И не такая уж я сонная, сказала я себе, надо бы встать, написать что-нибудь. Но не встала. В итоге написала слова, которые вы видите на этой странице, хотя тем временем от меня ускользнул целый сонм других слов, которые упорядочивали эфир в алфавитном порядке, подтрунивали надо мной во сне. За сюжетами не следуют, по сюжетам пробираются. Совет, полученный от манги, закольцованная мантра, которая срослась с моими собственными мыслями.

До карандаша было, казалось, очень далеко – мне не дотянуться, и я отчетливо видела себя – наблюдала, как погружаюсь в сон. Облака были розовые и падали с неба. Я шла в босоножках, разгребала ногами груды красных листьев вокруг святилища на невысоком холме. Там было маленькое кладбище с рядами божеств-обезьян, некоторые из них щеголяли в красных плащах и вязаных шапках. Громадные вороны что-то клевали, рылись в иссыхающих листьях. Это еще ничего не значит, кричал кто-то – вот и все, что я смогла запомнить.

Утром я договорилась, чтобы меня подвезли до больницы в округе Марин – помогли общие друзья, которые взялись ухаживать за Сэнди. Никого из его родни в живых не осталось, так что все должен был улаживать маленький круг преданных друзей – те, кто знал и любил Сэнди. Я снова вошла в отделение интенсивной терапии. С прошлого раза, когда я приезжала с Ленни, ничего не изменилось; врач, по-видимому, не особенно надеялся, что Сэнди придет в сознание. Я обошла вокруг койки. На спинке висела заполненная карточка: второе имя Сэнди – Кларк, а родился он в один день с моим сыном – вот факт, о котором я почему-то позабыла. Я стояла, судорожно подыскивая правильные мысли – такие, чтобы прорвались сквозь плотную завесу комы. Мне представлялся Артур Ли в тюрьме, маленькие красные книжечки, разложенные, как колода карт. Виделось, как Сэнди медленно-медленно падает на парковке около банкомата. Еще чуть-чуть – и я расслышала бы его мысли. Выздоровление – оно же реконвалесценция. Латынь. Пятнадцатый век. Я оставалась там, пока силы не иссякли, – сколько могла, сопротивлялась сильнейшей фобии, которую в меня вселяют трубки, шприцы и искусственная тишина больниц.