Преданные богам(и) (СИ)

10 Пропащие

Первый весенний месяц,

межевая неделя

Сумеречное княжество,

Тенёта

Ганьке снова снился он. Мужчина, чье лицо при пробуждении она, как ни силилась, не могла припомнить, протягивал ей руку. И ежели от чужих загребущих конечностей она завсегда шарахалась, то к этой руке (стыд и позор!) еженощно ластилась.

Она (чуть не помирая от смущения) уговаривала себя, что это Цикута. Но сердцем чуяла – не он. Просто ужасно похож. Да и волосы длиннее, светлее, а на концах и вовсе белые. У Ганьки почти такие, только без белого.

После этих снов она просыпалась в поту и сладкой истоме. И тотчас кидалась плескаться в кадке, смывая грешные дремы. Чрезмерно похожие на предвестников явления Истинной пары.

Какого рожна ей снится подобное?! Истинные, то бишь предназначенные друг другу судьбой по благословению богов, пары бывают только среди полноценных, здоровых оборотней. А она выродок-безликая, да к тому же переодетая мальчуганом. Какой развратник на нее польстился? Тьфу, срам!

Ганька опрокинула на себя ушат студеной воды, приходя в чувство. Вылез из кадки, растираясь для сугреву, и споро оделся в платье служки.

В окошко заглядывали утренние сизые сумерки. В небе кружили вороны, которых за неделю с кровавого праздника Равноденствия прибавилось, и пушистые хлопья снега, словно голубиные перья. Завораживающая черно-белая кутерьма.

Ни свет, ни заря Ганька встал, готовясь караулить Гармалу. Он и допрежь-то бока не отлеживал, вскакивал на рассвете. Кто рано встает, тому бог подает! Но сударь волкодав изволил подниматься еще раньше. Может он вообще не спит? Как в народе говорится, зло не дремлет!

Однако насчет «зла» Ганька все же был не уверен. За неделю в услужении он выяснил, что волкодав был двойственным. Слепым, но цепким, молчаливым, но в беседах занудным, отстраненным, но участливым, осторожным, но жертвенным. Чудным. Но страшно рядом с ним не было.

Но Ганька по собственному примеру знал, сколь обманчива бывает внешность. И не доверял своим ощущениям, ведь из-за отсутствия зверя внутри, опасность он мог попросту не почуять. И не забывал, за что этот «участливый и жертвенный» человек получил прозвище Могильник. И держал в уме донесения Потешной своры о пропадающих в округе людях. Как подозревал Цикута, из-за ворожбы.

Ганька поначалу в ворожбу не верил. Но потом случились бешеные, дикие и вече, которое он подслушивал и подглядывал через тайный лаз. И вмиг уверовал.

Сперва Ганька не разумел, отчего Цикута именно Гармалу в ворожбе подозревает. А потом понял: лучше всего скрыть свою ворожбу сможет только охотник на ворожеев! На него ж никто не подумает!

А о пропадающих людях Гармала как узнал? Они ж пропадать начали вот только-только. Считай, как он прибыл, так и начали. О том даже Ганьке известно не было, кладезю новостей. А вот так и узнал, потому как сам пропажу и подстроил. А сообщил Гармала об этом нарочно, чтоб подозрения-то от себя и отвести!

Однако, покуда все это было пустыми домыслами. А Ганька по себе знал, как они опасны. Из-за беспочвенных обвинений на кострах пожгли больше невинных, чем здоровых в разгул язвенника. Посему с выводами он не спешил.

Как по его, так на ворожею гораздо похожее Червика, невесть как уродившаяся черной арысью. Вот у той, что язык гадкий, что взгляд злобный. А недаром ворожеям языки да глаза вырывали да выкалывали. В них вся их поганая сила морочить и сглазить.

И вовсе тут ни при чем помолвка Червики с Цикутой!

За пространными думами Ганька добрел до покоев Гармалы. Руки-ноги чесались повыделывать кренделя, но сейчас он изображал заурядного мальчика на побегушках. От эдакого вынужденного застоя Ганька изнывал и чах.

Хотя быть может причина грусти-печали в регулах. Они вынуждали мазаться мужицким зельем чаще и гуще, чтоб отбить кровяной дух. Чудо еще, что идут они на новолуния, когда у оборотней звериное чутье напрочь отбивает. Но все равно приходилось затыкаться тряпьем и ходить враскорячку. Тяжко быть девкой, никому не пожелаешь!

Княжий терем опустел и стал еще мрачнее. Гости разъехались по своим княжествам, закрывать границы, города и веси, чтоб не дать пробраться бешеным. Остались лишь Серыси, готовить свадебку.

Простого люда тоже поубавилось. Кого загрызли, кто в домах заперся, боясь нос на улицу казать. А среди оставшихся каждый пятый был в наузе-наморднике. Жуть какое угнетающее зрелище.

Как-то незаметно факелы в сенях сменились лучинками, а окрики – шепотками. Зараженные хоть и промывались щелоком, а все одно от яркого света и громких звуков раздражались. Вот и перестраивался привычный уклад.

Ганьке тут и допрежь было душно, но нынче и вовсе невмоготу. И с каждым днем он все сильней скучал по просторам бродячей жизни. Посему, как только Гармала вплотную занялся поисками пропавших людей, Ганька с готовностью напросился к нему в помощники. Так и из терема сбегал, и за волкодавом следил.

Не успел Ганька постучать, а из-за двери донеслось дозволение войти. Слух у Гармалы был и впрямь отменный. Ганька его застал собирающимся и споро подлетел на подмогу, подавая плащ, посох и сумку.