Преданные богам(и) (СИ)

Ганька уже знал, что Гармала и сам ловко в быту справляется. Как тот пояснял, попросту для каждой вещи свое место отводит и его запоминает. Оттого в покоях его завсегда был порядок.

– Вызнал я вчера, что вы просили, – похвастался Ганька, еле удержавшись от привычного вежливого обращения.

Гармала строго-настрого запрещал кликать его «сударем», «барином» и «хозяином». Чудной.

– Шустро, – скупо похвалил волкодав, вытряхивая из-под плаща волосы. Длинные. Рыжие. Белые на концах.

А сон не в руку ли был, случаем? Ганька задумчиво вытянул губы трубочкой и поделился:

– Окрест трактира искать надо. Ну, который «Брехливый хмелевар», что у каждого города на Тракте. Там пары заезжих недосчитались. Теперь-то видите какой я дюже полезный? Возьмете меня с собой?

– Не вижу, – Гармала печально обернулся.

– Ой! – Ганька поперхнулся, бухнулся на колени, осеняя себя треуглунами, и крамольно заголосил. – Ой, не вели казнить, вели миловать!

На скудном на эмоции лице волкодава расцвела скупая улыбка. Ему нравилось подлавливать людей на таких вот оговорках. Подленькая потеха, но веселая. Ганька скоморохом тоже к словам цеплялся, хихикая над попытками его жертв выкрутиться из его смысловых ловушек.

Наконец Гармала вздохнул и нехотя мотнул головой, позволяя-таки сопроводить его. Вышел, стуча посохом, сунул руку в поясную суму и задумчиво принялся крутить в тонких пальцах три кубика игральных костей.

– Чего советуют? – полюбопытствовал Ганька.

Ведунам он не верил. Насмотрелся в цирке на этих шарлатанов, что через линии на ладонях, стеклянные шары, колоды карт или, вот, игральные кости, будущее предсказывали. Но про Могильника судачили, что он и впрямь слепыми глазами в будущее зрит.

– Советуют не распахивать душу перед незнакомцами, – с полуулыбкой откликнулся Гармала, а Ганька поежился.

А вдруг он всамделишный пророк? И знает, что Ганьку подослали следить за ним? Потому так легко и согласился его с собой взять, чтоб прикопать под каким-нибудь кустом!

– А в Равноденствие что предсказывали? – невинно хлопнул глазами Ганька, дрожь в голосе выдавая за благоговение.

– Исполнение желаний, – пробормотал Гармала.

«Чьих?!» – так и просилось на язык, но Ганька сдержался. И на всякий случай отстал на пару шагов. Чтоб посохом было не дотянуться. Хотя опасности от волкодава по-прежнему не чуял. Напротив, рядом с ним было чудо как спокойно.

Они вышли в город. Следы побоища еще были заметны, но в глаза уже не бросались. Погоревшую купеческую слободу потихоньку отстраивали. Мостовую переложили. Тела убрали.

Но с городом произошло то же, что и княжьим теремом. Звуки стали глуше. Свет в окнах вечерами не горел, а еле тлел. Пахло кровью и травами. Болезнью. И треуглунов на перекрестках, помечающих захоронения заложных покойников, прибавилось.

Люди ходили татями, испуганно озираясь. Боялись встретить бешеных. Боялись встретить опричников. Боялись собственной тени.

Но беда не приходит одна. На капищах, что стояли по всей столице в каждой слободе, стрельцы разнимали свары. Кто-то пытался осквернить идол Луноликой. Им наперерез кидались безумцы, собирающиеся принести богине кровавые жертвы. В народе явно назревал раскол на почве веры.

В паре изб двери и окна были заляпаны красной краской. Знак, что здесь живут берсерки или волхвы. Им, после вести о запаршивевших целебных водах, резко стали не рады.

Опоры мира рушились, грозя вскорости подломиться и похоронить под собой привычный уклад. Грозя войной.

На воротах Гармала откинул полы плаща, являя стрельцам цветок аконита, вышитый на зеленом кафтане. Сторожевые псы распахнули калитку, и следом за волкодавом шмыгнул Ганька, еле удержавшийся, чтоб не соскабрезничать «пришла беда, открывай ворота». Смеяться сейчас было бы кощунством.

Ибо от выселок мало что осталось. Тут новость о запрете живой воды пришла слишком поздно. Среди бедняков она мало у кого водилась. Но ее много и не надо.

За одичавшими в погоню выслали полк стрельцов из ищеек и гончих, и всех волкодавов, что были на празднике, опричь Гармалы и Бронца. То бишь пятерых.

С бешеными, оставшимися в человеческом обличье, было сложнее. Намордников на эдакую ораву попросту не хватало. Плетут-то их только княжьи наузники, не дашь же каждому встречному-поперечному секрет узлов, подавляющих чужую волю. А имеющиеся раздавали перво-наперво боярам да дворянам. Хотя вот уж кому проредить свои ряды от больных (на голову, ага) не помешало бы!

Посему с бешеными жители выселок разбирались своими силами. Кто-то по-простому, избавляя от страданий раз и навсегда. Кто-то надеялся на чудо, ждал, пока живая вода станет прежней, а до тех пор запирал зараженного в подполе. Без лечения от бешеницы гибнут так же, как и от обычного бешенства, дней за десять. По подсчетам Ганьки, у половины таких «чудотворцев» в подполах уже лежали бездыханные тела.