Преданные богам(и) (СИ)

Сплетницей оказалась одинокая седая старуха в наморднике, оплетающем нижнюю челюсть. Она вышла на порог, помешивая в ступке воду с золой, и долго вчитывалась в грамоту, подслеповато щурясь, но буквы явно разумея. Узнав в Ганьке столичного циркача Коленца аж зарделась вся и охотно поделилась, что знает она о том, кто среди их «кобелей» загулял надысь. Кузнец, «паскуда», а ведь у него жена на сносях и детишек семеро по лавкам!

Ганька в унисон со старухой поохал, отсыпал ей медяшек, покупая ее молчание, и отправился к дому кузнеца. Можно было обойтись и без сплетен, но тогда Гармале, чтоб услышать выворотня, пришлось бы приблизиться к деревне. А чем ближе волкодав, тем вероятнее, что выворотень его заметит и сбежит.

Сумерки сгущались. На улицах не было ни души, но так теперь после заката было в каждом поселении. С неба скалился ущербный месяц. В избах подмигивал свет лучинок, из труб тянулся сизый дымок.

Ганька, схоронившись за свинарником, помня наказ Гармалы, спешно переодевался. Все, что было, вплоть до исподней рубахи, он надевал шиворот-навыворот. Напоследок поменял левый и правый валенки и натянул (чудо-чудное, да диво-дивное) шапку-невидимку. Баснословная редкость, а волкодав ее на простого скомороха не пожалел. Участливый и жертвенный, да.

Кузнец (как есть паскуда!), тихо притворив дверь, покинул дом ближе к полуночи. Ганька прекратил выделывать коленца, чтоб согреться, и крысой шмыгнул следом.

Кузнец – косая сажень в плечах – сдвинул выломанное бревно в частоколе и был таков. Ганька глянул на верхушки елей и прикинул, сколько мужику идти до леса. Подождал, примерился к бревну, насилу его сдвинул (вот потеха была бы, кабы ему силенок не хватило) и выскользнул из деревни.

Развернувшись к частоколу лицом, сжал в кулаке комок дурман-травы и пошел задом наперед. Рядом вилась цепочка следов кузнеца. Главное теперь не оборачиваться. Иначе выворотень его вмиг учует. А пока одежда наизнанку давала отвод глаз чудища.

Тишина, как назло, стояла оглушительная. Вдали слышался скрип валенок кузнеца. Ганька старался не издавать не звука, чтобы не разрушить наузный отвод глаз на шапке-невидимке, а потому полз, аки тихоходка. Шаги кузнеца удалялись, но Ганька успокаивал себя народной мудростью: «тише едешь – дальше будешь».

Он не будет торопиться. Волкодавы не торопятся. Так учил Гармала. Остается надеяться, что тот не решил эдак избавиться от прилипчивого помощничка. Ну, ежели чего, кистени у Ганьки всегда при себе.

Нежданный женский хохот заставил замереть истуканом, обливаясь холодным потом. Ганька и не заметил, что так близко подобрался. До сладкой парочки «паскуды с выворотнем» было всего с четверть версты.

Девка-выворотень что-то защебетала, а Ганька с удивлением признал, что голос ему знаком. Где же он его уже слышал? «Я тебя обслужу… Чего изволишь…».

В трактире! Подавальщица их новая! Хмеля, кажется. Ганька еще, помнится, подумал, что с таким имечком ей только в «Брехливом хмелеваре» и работать. А она себе это имя взяла попросту потому, что фантазия у выворотней скудная.

«Паскуда с выворотнем», воркуя, аки голубки, отправились глубже в чащу. Ганька, помедлив, за ними. Замирая каждый раз, когда спина натыкалась на кусты или еловые лапы, которые приходилось осторожно обходить, на ощупь, не оборачиваясь.

Перед глазами вздымались ели-великаны, вдаль убегали две цепочки следов. Идет ли по ним Гармала, держа безопасное расстояние в версту, Ганьке не удавалось разглядеть. Изредка он ощущал свою ущербность из-за лишения внутреннего зверя.

За спиной послышалась возня. Ганька продолжил пятиться, опасно сближаясь, и, чтобы отвлечься от страха, прокручивал в голове назидания Гармалы. Потом раздалось рычание и тоненький, совсем не мужской визг. Ганька, вознеся молитвы всем известным богам, обернулся, на ходу одной рукой выдергивая кистени из-под кожуха, а другой замахиваясь дурман-травой.

Не добросил.

Он часто ощущал свою ущербность из-за лишения внутреннего зверя.

Здоровенная, под три аршина в холке серая волчица, с длиннющими передними лапами, и коротковатыми задними, согнутыми по-человечьи в коленях, повернула оскаленную башку к Ганьке. С частокола клыков на снег медленно капнула слюна.

Завопил Ганька инстинктивно. Так громко и так высоко, как мог. В надежде, что вопль и Гармалу привлечет, и выворотня отпугнет.

Гармала в версте от них. Он будет здесь через полдюжины минут. Почему-то, когда они это обсуждали по пути в деревню, полдюжины минут не казались вечностью.

Выворотень взревел, лапой отбросил комок дурман-травы и прыгнул на Ганьку. Неделя скучной учебы с волкодавом не прошла даром. На ловкость скоморох и допрежь не жаловался, с кистенями его научил обращаться факир в бродячем цирке, а Гармала показал, как правильно уклоняться. Так что Ганька прыгнул выворотню под брюхо, замахиваясь шипастыми гирями.

Попал. Но слишком слабо, только шкуру чутка пропорол.

Он всегда очень остро ощущал свою ущербность из-за лишения внутреннего зверя.

Бросил один из кистеней полуголому кузнецу, снова кувырнулся, уходя из-под удара, и крикнул: