Преданные богам(и) (СИ)

А то Гармала, покуда ему не докажешь, что понимаешь, о чем он занудствует, нудеть не прекратит. При этом во всем, что не касается волкодавского ремесла, ни одного лишнего словечка из него не вытянешь! Молчит, аки рыба об лед, так его растак! И как Ганьке его в ворожбе уличать, коли он ни одного неосторожного слова в простоте не говорит?

Отныне в деревнях они расспрашивали перво-наперво о волчьей стае. Да, отвечали им, взаправду бегают переярки по округе, воют ночами. Нет, не лютуют, даже скотину не дерут. Даром что кузнец (токарь, скорняк, шорник, мельник, пастух, пасечник и иже с ними, но непременно мужик) «пропал надысь».

Объединяло жертв одно. Все они уходили миловаться с какой-то чужачкой. Тут непременно следовала мудрость веков о том, что «от баб одни беды».

– Выворотень… девка? – уточнил Ганька, так и не сумев выдавить из себя совсем уж звериное определение «самка».

– Истину глаголишь, – задумчиво протянул Гармала.

Ганька в очередной раз задумался, в каком дремучем букваре волкодав выискал эдакое потешное выражение. В княжествах «говорили», а не «глаголили» уже при царях. Хотя «не сударь» Гуара мог того и не знать, чужестранец как-никак, с Заморских островов ведь. Но все равно чудно.

Они сидели в деревенской корчме, наворачивая мясо, тушеное в подливе с вареной картошкой. Вкусно – пальчики оближешь! Ганьке эдакая нехитрая кормежка нравилась куда больше изысков на столах в княжьих трапезных.

Ему вообще эта неделя прочесывания лесов с волкодавом нежданно стала милей двух лет службы в княжьих палатах. Соскучился он все-таки по просторам, по бездонному небу над головой, по трелям вернувшихся в родные края перелетных птиц и по журчанию оттаявших ручьев. По ночевкам в первых попавшихся корчмах за скоморошье выступление и общению с простым людом.

Даром что волкодав со своими назиданиями опостылел, хуже горькой редьки! А все потому, что однажды Гармала поинтересовался-таки, отчего Ганька к нему банным листом прилип, да в самое пекло лезет? А Ганька со страху, что его сейчас раскроют, не придумал ничего лучше, чем заявить, что он-де уже давно мечтает (ага, ночей не спит, глаз не смыкает) волкодавом заделаться.

У него закралось подозрение, что Гармала ему не поверил, просто виду не подал. Хотя по его невыразительной роже и не разберешь ничего. Но допытываться Гармала не стал. Заместо того взаправду принялся учить Ганьку волкодавским премудростям.

Как по косвенным признакам чудищ отличать. К кому какой подход надобен. Как к врагу незаметно подкрадываться. Куда правильно бить. Как ловушки ставить с простейшими наузами. Какие травы для волкодавских снадобий нужны. И прочую чепуху.

Упрекнуть Гармалу в пренебрежении Ганькой не получилось бы при всем желании, учил он на совесть. Но, помилуйте боги, как же скучно! Будто бы нарочно добивался, чтоб надоедливый скоморох сам отстал. Накось-выкуси! Ганька делал вид, что намеков не разумеет, и упорно постигал премудрости охотников на чудищ.

Хотя, знамо дело, ни одного безликого ни в жизнь в волкодавы не примут.

– Как выманивать выворотня-то будем? – полюбопытствовал Ганька, собирая хлебом остатки подливы со стенок горшочка. – У нее, видать, ума палата, раз со стаей ни на одном месте надолго не задерживается. Может все-таки поспрашиваем в «Брехливом хмелеваре»?

– Ежели узнает, что на нее охотятся, либо попросту почует волкодава, то сразу сбежит, – качнул головой Гармала, катая посох в ладонях. – Ищи потом ветра в поле по всем княжествам.

Он сидел, опершись локтями о колени. Рыжие волосы, черные на затылке и белые на концах, занавешивали бледное лицо с бельмами глаз. Худой, длинный и нескладный, он смахивал на паука, караулящего добычу, затаившись в паутине. И кто знает, что за паутину он плетет?

Не слишком ли медлит он с поимкой выворотня? Не оттого ли тянет время, что сам это чудище создал? Как говорится, в любом расследовании главное не выйти на самого себя! Или Ганька сызнова выдумывает небылицы, не зная всех тонкостей волкодавского ремесла?

В корчме вдруг стало шумно. Основательно набравшиеся самогона селяне, коим повезло избежать заражения, обступили тех, что в намордниках. Ганька, за эту неделю уже налюбовавшийся на десяток подобных случаев, подергал Гармалу за рукав зеленого кафтана.

Тот прислушался, печально вздохнул, кинул на стол плату за ужин, и они засобирались на выход. За их спинами селяне принялись доказывать соседям, послушным из-за наузов-намордников, кто тут вожак. Унизительное зрелище.

Свежий, ночной воздух, благоухающий талым снегом и мокрой землей, остудил, прогоняя негодование. Бессмысленно злиться на народ за его дремучесть.

– Стало быть, придется ловить на живца, – все также печально отозвался Гармала, опершись на посох. – Не хотел я никем жертвовать, но, видать, не получится иначе.

– Зачем жертвовать? – Ганька недоуменно захлопал глазами. – А я тебе на кой ляд? Отправь меня приманкой! Я сражаться умею!

Щелбан по лбу Гармала отвесил ему безошибочно, словно зрячий.