Преданные богам(и) (СИ)

Ольхи и ивы сменились березняком, уже покрывшимся легким зеленым маревом сережек. Снег сошел, обнажив желто-бурую траву. Впереди, в просвете меж черно-белыми стволами, виднелась громада Огнедышащих гор, уходящая на север, и гладь Лунного озера, простирающаяся на юго-восток.

На небо над ним наползли тонкие светлые облака, из которых посыпалась морось. Но на горизонте позади осталась полоска лазурного неба, с которого светило закатное солнце, раскрашивая ближайшие облака в золото и киноварь. И, разбивая лучи о дождь, в народе прозванный грибным, рисовало коромысло радуги над озерной гладью.

На душе у Одолена невольно стало благостней. У подножия гор, на берегу озера располагалось капище. Идолы троебожия в четыре человеческих роста, под три косых сажени, здесь были вытесаны прямо в скале, из черного вулканского базальта. Пред ними на берегу покоился черный алтарь с застывшими подтеками крови.

У ног Луноликой, воздев руки к небу, молились два седых волхва. Цокот копыт они, несомненно, услышали, но не обернулись. Дурная примета от молитвы отвлекаться.

По бокам от троебожия в горе темнели проходы в выдолбленные пещеры. Одолен спешился и кинул поводья на луку седла.

– Вернусь на рассвете.

Багулка полуобернулась, с неприязнью покосилась на идолы троебожия, мазнула взглядом по волхвам, передернула плечами и стрельнула раздвоенным языком.

– Ежели ещ-ще желаеш-шь, чтоб я тебя в курганы-в-степях провела, изволь не задерживатьс-ся! – пригвоздила она его карими глазами с золотыми прожилками и щелью зрачка.

Неуютно тут волхвице бога Солнца? Быть может, ослабнет слегка? Одолен тряхнул головой, скрывая сизые глаза неровно обрезанными пепельными космами. Чтоб она не заметила мелькнувшего в них недоброго, мстительного торжества. И шагнул под свод пещер.

Здесь было пустынно, как и всегда, окромя праздника летнего Солнцеворота, когда тут собираются волхвы со всех княжеств на ежегодное вече. Факелы не горели, только тускло светились треуглуны на стенах, нарисованные той же краской, что и полумесяцы на лбу и щеках волхвов.

В центре стояли укрытые шкурами лавки вокруг большой деревянной чаши, разделенной волнообразной доской пополам. Допрежь в ней извечно живая и мертвая вода была, а ныне пусто. Привычный мир стирается на глазах.

Одолен лег на одну из лавок, укрылся шкурой и выбранился сквозь зубы, готовясь к головомойке. Наведенный волшбой сон пришел тотчас.

– Не торопился ты ко мне, котик, – раздался надтреснутый старческий голос.

Одолен обернулся на звук, кланяясь в пол. Точнее, в галечные камни. Слуха коснулся тихий плеск воды.

– Не серчай, хозяйка, – положил Одолен руку на сердце, не спеша разгибаться. – Я должен был обыскать могильники жабалаков в курганах-на-болотах. Убедиться, что не их ворожба целебные воды испоганила.

– Ой ли? – голос стал издевательским, еще скрипучей. – А мне сдалось, что ты попросту не упустил случая навестить свою ужалку-полюбовницу!

Ох и достали его эти ревнивые бабы!

– Показалось тебе, хозяйка! – отрезал Одолен. – С Багулкой я полтора десятка лет не знался, и еще столько же не встречался бы. Не могу я принять, что она меня за мою подлость прощает. Дурнею от нее, как от сивухи. Водиться с ней перестану, как только по курганам она меня проведет. Знаешь же, что самому мне козьи тропы к ним не отыскать.

– А еще знаю, как гнетет тебя, что бирюком ты по свету скитаешься! – прикрикнула старуха, всю его душу наизнанку выворачивая. – Только вот сам ты сей путь избрал, сам свою дорогу кривой сделал. Да не когда язвенник выпустил, а раньше, когда родительское дело предал, на легкую деньгу польстился и к разорителям курганов примкнул. А я душу твою от гниения спасла, очищение-искупление подарила. Но у всего цена своя имеется. Мой ты, Одолен! – сухие, узловатые старческие пальцы вцепились ему в подбородок, поднимая его голову.

Он выпрямился, глядя сверху-вниз на скрюченную старуху. Спина у нее была горбата, словно полумесяц. Лицо, напротив, вогнутым из-за выступающих лба и подбородка. С боку тоже с месяцем схоже. А кожа неровная, что Луны поверхность. Вся в рубцах-рытвинах, какие у иных от оспы остаются.

Не похожа богиня на идолы свои.

Она стояла на берегу озера. За спиной Одолена щерились пики гор. С черного бархата неба подмигивали звезды, и скалился ущербный месяц. Они отражались в озерной глади, и горизонт оттого терялся, размывался. Чудилось, что и нет его вовсе. Одна только сияющая звездами бездна.

– Ты мой, – повторила богиня, до боли сжимая когтями его подбородок. – Благодаря мне силой владеешь, благодаря мне даже князья над тобой не властны, благодаря мне уважением среди народа обласкан. Обо мне и думать перво-наперво должен! Ты знаешь обет Одолен, на кой сам добровольно согласился. Не положено волхвам моим ни стаи, ни своры, ни жены, ни детей, ни дома, ни места своего. Коли привяжешься к кому или чему, враз сил и моих, и своих мужских лишишься!