Преданные богам(и) (СИ)

Как только боги вмешиваются в дела Подлунного мира, так среди людей тотчас сеча начинается. Не устраивают ли себе небожители попросту жертвенную жатву таким образом? Одолен отогнал кощунственные мысли и дернул себя за бородку, предчувствуя мороку.

– Что делать-то мне, хозяйка? Как спасти тебя?

– Перво-наперво отправляйся в курганы-в-степях, – наказала Луноликая. – Там отыщешь заговор, коим ворожей целебные воды испортил. Заговор тот надобно в науз сплести, но не простой, а тоже ворожейской силой наполненный. И вблизи основы целебных вод, что в пещере Последнего вздоха, разбить.

Одолен хотел было полюбопытствовать, где ж им найти готового помогать ворожея, но богиня отмахнулась от него, как от назойливой мухи.

– С этим тебе волкодавы помогут. Есть у них оружие, чтоб порчи и проклятия разрушать, но ведает о нем лишь брат мой Безликий. Я знаю только, что спрятано оно в Жальниках.

Это что же получается, на наследии ворожеев все благополучие Подлунного мира держится? Волхвы живую и мертвую воду получают благодаря Костею Бессмертному. Волкодавы с ворожбой, видать, борются попросту другой ворожбой. Клин клином, так сказать. А почто ворожеев тогда в Чистовую перепись под корень извели? Может и ужиться с ними можно было, коли и среди них полезные находятся?

Опасные мысли. Кощунственные. Крамольные.

Не того ли, случаем, их объявившийся ворожей-варрах добивается? Дескать, что и таким, как он, есть место под солнцем.

Ежели так, то способ он выбрал прескверный: извести народ, одних делая бешеными, а других превращая в зверей. Или он потом всех сам же спасти хочет? Только как? Ворожеи сами свои порчи снять не могут. В том и суть их темной натуры. Даже добро они причиняют, как в пословице «не было бы счастья, да несчастье помогло».

– А ежели не получится у волкодавов порчу разбить? – уточнил Одолен. Сдавалось ему, что силы у избранного богами ворожея немеряно.

Взгляд серебристых глаз Луноликой потемнел, и Одолен все понял без слов. Придется ворожея найти и убить. А что делать, коли не удастся его найти?

– Тогда снять порчу поможет другой ворожей, – оборонила богиня и замолчала, как в рот воды набрала.

Не может боле ничего сказать? Что же это значит? Неужто есть и другие ворожеи? Дело принимает дрянной оборот.

– И еще, котик, – богиня смерила его странным, неприятным взглядом, в котором смешались надменность, жалость и ревность. – Знаю, ты полагаешь себя дурным человеком. И оттого все прочие кажутся тебе лучше тебя, и лучше, чем есть на самом деле. Особенно твоя эта ненаглядная ужалка. Не перебивай! Ты с таким придыханием говоришь, что она прощает тебя за язвенник, будто это невесть какое милосердие. Но ты выпустил болезнь, коей ужалки не болеют, и подкосил ею свой народ, своими руками ослабив их врагов. Не думал ли ты, скудоумец мой, что Багулке попросту не за что было тебя прощать?

Одолен нахмурился. А Луноликая добила:

– И не обольщайся ее якобы теплыми чувствами. Змеи любят усыплять бдительность добычи. Чтоб мясо размягчить. Неужто ты и впрямь думал, что волхвица Горына-Триглава попросту по доброте душевной стала заурядной проводницей в курганы для моего волхва?

Не думал. Оттого и спал плохо.

Богиня досадливо махнула рукой, и Одолен открыл глаза в пещере у капища. Вышел он, как и обещал, с рассветом. Багулка, привалившись к боку дремлющей Пеплицы, плела науз. Тучи над их головами за ночь сгустились и грозили разразиться первой в этом году грозой. Как и мир вокруг.

Одно счастье. Одолен наконец-то выспался.

19 Укротитель

Второй весенний месяц,

ветхая неделя

Зареволесское княжество,

окрестности Вольска

Ганька сбежал.

Хотел дать деру сразу, как Гармала полюбопытствовал, какого ляда он трясется осиновым листом, но удержался. Чересчур подозрительно бы это выглядело.

Посему он тогда честно ответствовал, мол, попросту перепугался, когда о всамделишном ворожее услыхал. И отправился вслед за волкодавом козьими тропами в Вольск, столицу Зареволесского княжества. Гармала вроде собирался лопатить переписи населения.

Была у него какая-то мысля о затмении Вдругорядной Луны, что лет двадцать назад случилось. Мол, ворожей в тот день родился, а значит может быть многоликим. Все знают одну его заурядную личину и не подозревают, что под ней прячется варрах. Но Ганьке на это уже было наплевать (ага, три раза через плечо).

Ворожей, падла, продолжал вторгаться во сны еженощно. И теперь даже разговаривал. Тепло так, ласково. Только вот муторно на сердце было после слов его, неспокойно. А самое жуткое, что Ганька, кажется, ему отвечал. Вспомнить бы, что он там плетет!

Просыпался Ганька отныне в поту и мыле. И все чаще ловил на себе пустой взгляд слепых глаз Гармалы. Тот, ясен-красен, не мог не слышать, как сердечко у Ганьки после этих снов из груди выпрыгивало.

У Ганьки тогда раз за разом перед глазами вставали картины допросов, какими волкодавы заподозренных в ворожбе и многоликости пытают. Одна другой страшнее. И Ганька не выдержал-таки. Смалодушничал. Сбежал. Куда уж ему мир спасать, коли себя не может!