Преданные богам(и) (СИ)

Тут, на юге, было заметно теплее. Горная гряда оканчивалась севернее, и ничто не мешало ветрам из степей и пустынь согревать Заревой лес. Березы, дубы, липы, тополя и каштаны уже тонули в дымке проклевывающихся первых клейких листочков.

Селяне начинали вспахивать поля. Засеивали яровые, подкармливали озимые. Кропили землю кровью жертвенных ягнят и закапывали живьем кур, задабривая таласымов. Селян караулили сторожевые псы – гридни или стрельцы, охраняя от нападений бешеных, участившихся после разорения Стрежни.

По слухам, волкодав Бронец с беглой княжной Червикой спасли зареволесцев от большей беды, перебив остатки бешеных в Стрежни. Но как произошло это несчастье с селянами, откуда пришла зараза, и куда подевалась скотина с домашней птицей остается лишь гадать. Очевидцев не отыскалось.

Ганька с Гармалой остановились близ реки Осколков, в крохотной деревушке на дюжину дворов, где даже капища своего не было. За прохудившимися тынами стояли небеленые мазанки из сырцового кирпича – смеси глины и навоза, крытые камышом вместо соломы на крышах.

Вослед слепому волкодаву тут плевались, а, заприметив Ганьку в заплатанном кафтане скомороха, осеняли себя треуглунами. Вот же глухомань, Скомороший бунт был тридцать лет назад, сейчас уже средь скоморохов ни одного многоликого не сыщешь!

Ночь Ганька не спал. Дождался волчьего часа, что перед рассветом, убедился, что Гармала крепко сопит в две дырочки, и выскользнул из хлева, где они остановились на ночлег. Темно было, хоть глаз выколи. По небу гуляли тучи, в воздухе еще пахло прошедшим вчера ливнем.

С первыми петухами мужики погонят коров на выпас, босые бабы с коромыслами направятся к реке. И проснется Гармала! Посему следовало поторопиться. До Вольска осталось рукой подать, и Ганька надеялся, что, благодаря близости цели путешествия, волкодав не станет отвлекаться на поиски надоедливого помощничка.

Козьи тропы безликому Ганьке ни в жизнь не поддались бы, но до Тенёты он и пешком доберется. Жаль, наузных сапог-скороходов у него нет, ну да и пес с ними. С бродячим цирком он не в пример больше верст покрывал.

Кистени у него с собой, на еду и постой он всегда своими выступлениями заработать может. Стаи оголодавших диких оборотней волкодавы знатно проредили, а с запретом на распитие целебных вод новых не появлялось. Бешеные мимо Ганьки пройдут и не заметят, не почуяв от безликого угрозы. Да самое страшное, что с ним может случиться – это Могильник, будь он неладен!

В подлесок Ганька ступил без опаски. Тут пару верст срезать можно, а там уж и Тракт покажется. Прошлогодней листвы в подлеске было немного, на влажной траве разъезжались ноги. Ганька пробирался почти на ощупь от тощих березок к молодым дубам. Не бурелом, но пару раз он все равно от души треснулся лбом о ветви.

Над головой тоскливо, на одной ноте завывал ветер, как скучающий по хозяевам пес. Стонали под ним кроны, где-то ухала сова. Вскоре к ней присоединилась кукушка, и на горизонте забрезжила заря. Вызолотила брюхи туч, верхушки деревьев и ласково пригрела правую щеку.

Идти стало гораздо веселей. Ганька почесал нос, на котором ближе к лету ярче становились веснушки. И с улыбкой рухнул лицом в прелые листья. Из шеи у него торчал пропитанный дурманом дротик.

Очнулся утром. Того же дня или другого – не угадаешь. В нос ударила тяжелая мускусная звериная вонь. Перед глазами плыли и качались стальные прутья.

Из огня да в полымя.

Дергаться и выдавать, что очнулся, Ганька не торопился. Едва пошевелившись, мысленно высказал пару ласковых похитителям. Он был связан по рукам и ногам. Кистеней и заветного мешка со скоморошьим скарбом за спиной не было.

Кое-как проморгавшись от дурмана, Ганька осторожно огляделся, повращав глазами. Он лежал на боку в клетке, устланной соломой. Смердела она тошнотворно, не только звериной шерстью.

Вокруг вздымался бор корабельных сосен. Стройные ряды рыжих стволов и зеленых игольчатых крон на их верхушках, сквозь которые косыми лучами просвечивало золотое рассветное солнце. Пахло хвоей и смолой.

За стальными прутьями в четверть пяди толщиной виднелись кибитки на колесах, умело размалеванные зелено-бурыми разводами. В лесу сразу и не приметишь. Клетка с Ганькой тоже стояла не на земле, а на телеге. Не к добру.

Догадки подтвердились, стоило увидеть другие такие же клетки. С животными. Медведями, тиграми и львами. У Ганьки кишки свернулись узлом, будто его сызнова ранил выворотень. Он думал, что цирк Укротителя – это выдумка.

Звериные цирки были запрещены еще во времена Полозецкого царства. Насилие над дикими животными было признано унижением всех оборотней, для каждого из которых внутренний дикий зверь – гордость. Дрессура стала считаться надругательством и равнением хищников с домашним скотом.

В древности еще были боевые арены, где оборотни в полнолуние выходили сражаться с дикими животными, но потом и их искоренили. Желаешь доказать свое превосходством над царями природы? Тогда сам обращайся в зверя, дичай и иди сражаться на равных!