Преданные богам(и) (СИ)

У богов что ни дар, то проклятие, побрало бы их ламя!

Закатав рукава рубахи из небеленого льна, Ганька с омерзением, как на проказу, уставилась на запястья. Где выплетались серебристые, словно Луной подсвеченные, аки краска волховская, наузы. Брачные.

В безумном желании спасти Вёха, она ничтоже сумняшеся поставила себя под удар. Ведь теперь, чтобы снять порчу с целебных вод, достаточно попросту прикончить ее.

23 Укус

Второй весенний месяц,

межевая неделя

Барханное княжество,

к северо-востоку от Жальников

Сорока прилетела в разгар битвы.

– Ворожею подсобить решили?! – нагайка соскользнула с пояса Черве в ладонь.

Норов обеспокоенно всхрапнул и ударил пудовым копытом по песку.

– Чего? – Бронец, ведущий Лиходея в поводу, растерянно обернулся. И еле уклонился от плетки, метящей ему в шею. Отпрыгнул и потрясенно гаркнул. – Озверела, княжна?! Пустынное солнце дурную головушку напекло?

– А вы, сударь, за дуру меня не держите! – взъярилась Черва, снова со свистом замахиваясь нагайкой. – Догадалась я, что вы из Жальников выудили! Что за игла та и шкура жабья! – она кувырнулась, взметнув песок, и попыталась его стреножить. – В них души и силы ворожейские! Костея Бессмертного и Царевны-лягушки! А вы их, небось, ворожею подарить хотите?!

– До чего же ты, княжна, зловредная девка! – в сердцах сплюнул Бронец, вновь отклоняясь. – Отчего не поговоришь по-человечески, а с кулаками кидаешься, а? – он подпрыгнул, пропуская ее нагайку под ногами, и отшагнул подальше. – Сражаться я с ворожеем иглой и шкурой буду, сражаться! Клин клином вышибать! Охолонись уже, душевно прошу! Не хочу тебе боль причинить ненароком!

Черва озадаченно захлопала глазами. Он трижды ее силой и ловкостью превосходит, поелику является беовульфом. Ему поймать в полете ее нагайку, да из рук выдрать, проще некуда. Но он только уклонялся. Потому что, кабы она его задела, удар по поводку вернулся бы к ней же. Хозяин и цепной пес не могут друг другу вред причинить.

Запамятовала она это. А он помнил. Щеки у нее заалели маковым цветом, и она стыдливо прикрыла их барханским платом. Многовато она краснела рядом с этим варваром. Но теперь уже не думалось «было бы перед кем», потому что было перед кем.

Невесть откуда взявшаяся в пустыне сорока приземлилась ему на плечо. Он нахмурился, сведя брови к переносице.

– У нас волхв Горына-Триглава объявился?

Сорвал с лапки вестницы грамоту, задумчиво погрыз кольцо в губе, читая, и пугающе закаменел лицом.

– Сучий потрох! – он сплюнул через плечо и осенил себя треуглуном.

Достал из седельных сум Лиходея памятную иглу, снова сплюнул и провел обережные линии через плечи и пуп. Черва тревожно потерла занывший, как перед грозой, рубец на левом предплечье, от язвенника оставшийся.

– Сударь Одолен на могильниках варрахов нашел ворожейский заговор, от коего целебные воды запаршивели, – Бронец выбранился, взял нож и зачем-то принялся спиливать верх голенищ сапог. – Взамен пообещав проводнику в курганы, волхву бога Солнца, вернуть то, что звериные оборотни в незапамятные времена украли у ужалок, а я вынес из Жальников. Эк неудачно сложилось! Кабы я ее не вытащил, о ней никто бы и не узнал. Надо же было тотчас найтись волхву Горына-Триглава, что ветер слушать умеет!

Черва снова бестолково захлопала глазами.

– «Ее»? Иглу Костея?

– Да на кой ляд она ужалкам-то! – Бронец досадливо отмахнулся. – Нет, им нужна шкура Царевны-лягушки, побрало бы эту жабалачку ламя! Шкура ее в ворожея обратить может. Я-то ее для вспоможения брал, ежели не получится порчу разрубить. Нашел бы козла отпущения, сделал бы его ворожеем, заставил б порчу снять, да и упокоил бы. А оно вон как вышло.

Очень… по-волкодавски.

А Черва думала, что шкуру Царевны-лягушки в печи сожгли. Так в «Преданьях старины глубокой» писали. Брехали, значит. Занятно, о чем еще басни врут.

– Так это вы брата моего «сучьим потрохом» обругали? – она поджала губы и недобро прищурилась.

– Брата? – Бронец, оторвавшись от уродования сапог, озадаченно обернулся к ней. Оглядел с головы до ног, будто впервые увидел, снова задержался взглядом на черных косах до земли (дались они ему!) и кивнул своим мыслям. – По матери, что ль? Нет, не его. Сказал же, то моя вина. А обласкал я ворожея. Заговор у него зело гнусный. Кабы при запирании его в наузе пальцы не отсохли.

– Позвольте глянуть, – Черва требовательно протянула руку. Прозвучало это вот ни капельки ни просьбой.

Бронец, помявшись, неохотно отдал берестяную грамоту, строго упредив:

– Только вслух не читай. Эдакой злой волей худо с лихом накликать – раз плюнуть.

Он все-таки ее за дуру держит. Черва надменно вздернула нос и побежала глазами по небрежно выписанным строчкам.

«Ворожба моя, проснись, за моих врагов возьмись.

Нагони на них страху, злобу и хлеще холеры хворобу.

К богам обращусь с молитвой я, пройду сквозь ворота, леса и поля.

Найду мертвеца, ворожеям отца, что скрыт чуть живой под целебной водой.

Как болят его кости и как ноет плоть, так растет и желанье врагов помолоть.

Пусть те, кто мученья его продлевает, кто воду из тела его испивает,